Кого русские называли литва

Европейцы называли жителей Российского государства московитами, хотя сами жители страны или ее правители никогда это слово не использовали. Такое именование появилось в текстах польско-литовских книжников XVI века, желавших провести границу между восточнославянским населением своих стран и жителями государства Рюриковичей. Как польские историки (безуспешно) пытались доказать неславянское происхождение Московского княжества и почему слово «Московия» использовалось в Европе вплоть до конца эпохи Просвещения — разбирается Илья Агафонов.

На протяжении почти трех сотен лет обиходным названием нашей страны — была ли это Российская империя, СССР или Российская Федерация — является Россия. Это греческое по происхождению слово когда-то писалось с одной с и обозначало всего лишь страну народа ϱῶϛ («рос») — «Росия». С течением времени «Росия» стала не только обозначением земель отдельного народа, но и названием Русской митрополии. Самобытное же название территорий, входящих сейчас в состав Беларуси, Украины и России, было Русь. Именно так летописцы и книжники Средних веков называли все земли, на которых правили Владимир Святой, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах и их многочисленные потомки.

ЛИТВА. НАВАЛЬНЫЙ. ТИХАНОВСКАЯ. КТО ЛОББИРУЕТ «ХОРОШИХ РУССКИХ»?

В политический обиход «двухэсная» Россия входит гораздо позже — в XV веке, в правление великого князя московского Ивана III (1472–1505), и закрепляется при его внуке — Иване Грозном (1533–1584).

Ни один из правителей Московского княжества, Российского царства или империи не называл свою страну Московией , а подданных московитами . Однако в какой-то момент эти термины появились в широком обиходе европейских дипломатов, путешественников и авантюристов, превратившись впоследствии в пренебрежительное обозначение всех жителей страны.

Росы, «Росия» и первые московиты

Еще до того, как на Восточно-Европейской равнине появилось государство, называемое в историографии Древнерусским, многочисленные энтузиасты из соседних стран — от историков и послов до торговцев и случайных путешественников — оставляли заметки о народах, проживавших на землях от Балтики до северного Причерноморья. Территория Древней Руси и сформировавшихся на ее землях государств не была сплошной терра инкогнита. С русскими князьями заключались династические браки, военные союзы и торговые договоры.

Правители Руси устраивали набеги сначала на Константинополь и Болгарию, затем на Польшу и Венгрию. Отдельные князья влезали во внутренние усобицы европейских стран, устанавливая отношения с Ватиканом или императорами Священной Римской империи.

Соседи будущей Древней Руси знали, где живет народ рос и чем он богат. Византийский император Константин VII посвятил географии этой страны, внутреннему устройству и нравам целую главу в своем трактате «Об управлении империей». А западноевропейские хронисты начиная с IX века пишут о едином государстве Русь, отмечая в записях смену правителей и войны, которые они вели.

В западноевропейских источниках, кроме появившегося в «Баварском географе» IX века географического названия Ruz, вплоть до XV века использовались такие формы, как Russe, Rucia, Rucz, Ruhhia, Ruzzia, Ruthenia и даже Russia.

Однако к середине XV столетия сложилось так, что последним крупным сочинением, посвященным, хотя бы частично, русам и их государству, оставался всё тот же византийский трактат более чем пятивековой давности. Специальных сочинений, обзоров или росписей устройства, военного дела Руси, мировоззрения и характерных черт ее жителей в Европе не появлялось. А общие представления о русских княжествах, число которых к XV веку резко сократилось до Москвы, Твери, Новгорода и Пскова, в Европе ограничивались стереотипами о бородатых схизматиках, живущих далеко на Востоке и платящих выход татарскому хану.

Литва в 1940 году. Русская оккупация.

Первое сочинение, которое обычно вспоминают, говоря об иностранных описаниях России в позднем Средневековье, — это «Путешествие в Персию», написанное послом Венецианской республики Амброджо Контарини. Он посетил Москву в 1476–1477 годах по пути из Табриза, выполняя миссию республики по поиску союзников против Османской империи. Именно Контарини дал первое иностранное описание Москвы, быта, религии и характера ее жителей, назвав Ивана III «государем Белой России» (signer della gran Rossia Bianca). Говоря же о московитах и русских, а именно так Контарини называл подданных Ивана III, венецианец писал об их красоте, грубости и любви к пьянству:

«Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый… Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих».

Сам визит Контарини, по меркам прочих дипломатов и путешественников, был сравнительно коротким, а описание Москвы не очень обширным, из-за чего его нечасто вспоминают, говоря о цикле иностранных сочинений о России.

Среди предшественников большинства авторов XVI века при описании Москвы и нравов московитов выделяется итальянский гуманист Рафаэль Маффеи, известный под псевдонимом Волатеран.

В своей энциклопедии Commentariorum rerum urbanarum libri (1506) он писал о московитах как о потомках сарматского племени роксоланов, предвосхищая отечественные дискуссии XVIII века. Его работой, написанной в духе гуманистической космографии, будут активно пользоваться более поздние европейские авторы, составляя свои трактаты.

Первое впечатление, которое Московское княжество и подданные московских князей произвели на иностранцев, кажется не слишком позитивным. Однако общий настрой и оценка как самого города, так и его жителей у Контарини, как и у Маффеи, были вполне нейтральными, а под словом «московит» у них подразумевается не более чем житель Московии — страны, получившей имя по названию своей столицы.

Основную роль в своеобразном отделении Московии от Руси и России сыграли польско-литовские политические проекты, появившиеся в результате обострения соперничества держав за территории, входившие в состав Древнерусского государства.

В конце XV века великий московский князь Иван III, претендуя на преемственность по отношению к своим далеким предкам, правившим в Киеве, делает к своему титулу небольшую, но важную приставку «всея Руси». С этого момента московские князья заявляют о претензиях на земли бывшего Древнерусского государства, которые в XV–XVI веках были поделены между Москвой, Литвой и Польшей.

В правление Ивана III появляется и новое название Московской державы — Россия, которое впоследствии закрепилось в царском титуле Ивана Грозного. Эти перестановки в титуле московского князя большинство европейских держав проигнорировали. Однако для Польши и Литвы, а после 1569 года и для Речи Посполитой, это ознаменовало начало нового витка борьбы за бывшие земли «державы Ярославичей». На этот раз идеологического.

Самым ярким образчиком этого противостояния является «Хроника» польского историка Яна Длугоша, создававшаяся в 1455–1480 годах. Длугош был одним из первых, кто обосновывал польскую власть над Русью. Русские князья изображались им как слабые правители и наделялись преимущественно негативными характеристиками.

Автор всячески подчеркивал их будто бы имевшую место неспособность к управлению государством, чем и оправдывалась экспансия Польши на Русь. Само происхождение Древнерусского государства Длугош через племя полян пытался связать с Польшей.

В отличие от многих локальных польских сочинений Длугош стал весьма популярен в Европе благодаря книгопечатанию и латинскому языку сочинения и повлиял на формирование негативных стереотипов.

В XVI веке польско-литовские источники будут всеми силами распространять внутри и за пределами своего государства идеологические конструкции, отказывающие Московскому государству и Российскому царству в правах на древнерусское наследие.

Именно в русле польско-литовско-московской борьбы начинают создаваться и первые сочинения о Московском княжестве, нацеленные на постепенное изолирование его от географических границ Руси и претензий на преемственность по отношению к киевским князьями.

Первым, кто обратился к этой теме в XVI столетии, был польский книжник Матвей Меховский, автор трактата «О двух Сарматиях». По его словам, обе Сарматии, отделенные друг от друга рекой Дон, долгие века являлись территориями, где сражались и жили самые разные народы со времен Античности. В XVI веке на территории Сарматии живут четыре народа: литовцы, московиты, русские и татары.

При этом территория Рутении — Русии — определяется Меховским территориями между Польшей и Литвой с одной стороны и Причерноморьем и Карпатскими горами с другой. Столицей Рутении Меховский называет город Львов. В Московии же, которая частью Руси не является, а занимает территории на Верхней Волге и Верхнем Днепре, живут не ruteni («русские»), а самые что ни на есть mosci — «московиты». Но даже при этом Меховский отмечает, что речь в Московии всё равно «повсюду русская или славянская».

Концепция Меховского с оговорками, но была принята в польско-литовской публицистике того времени. Однако многие книжники вплоть до XVII века не соглашались с разделением русских и московитов, отмечая сходство языков, религии и культуры. Литовский посол Михалон Литвин сообщал в записках «О нравах татар, литовцев и москвитян» (1548–1551) об отличиях «рутен», происходящих от роксоланов, и московитов в законах, нравах и обустройстве власти. Однако подчеркивал, что Киевщина «была владением князей Руссии и Московии».

Другие польские историки — Рейнгольд Гейденштейн, Лаврентий Миллер, Соломон Генниг и Филипп Ольмен — также внесут свой вклад в развитие польско-московского идеологического противостояния, подчеркивая первенство Польши.

Московско-польская дискуссия продолжится в этом русле вплоть до конца XVI века, когда в Речи Посполитой начнется активная полонизация православной светской и церковной элит. На рубеже веков внутреннее противоречие в среде польско-литовских книжников и публицистов будет сохраняться, и Московия в отдельных случаях будет то признаваться, то не признаваться частью Руси. Так, Матвей Стрыковский с «Хроникой польской, литовской и жмойтской» (1582) введет в оборот дополненную легенду о трех братьях — Ляхе, Чехе и Русе, добавив к ним четвертого — Москву, чтобы обосновать отделение Московии от Руси, хоть и признавая за ее городами статус «русских». Некоторые историки, такие как Мартин Кромер и Симон Ставропольский, не будут разделять Русь и Московию, однако общая тенденция на отказ московским царям в праве на Русь сохранится и будет преобладать в польской публицистике без малого еще полтора века.

В отличие от польских книжников большинство западноевропейских авторов не углублялись в разницу между Московией и Россией, московитами и русскими, используя эти термины совместно, в зависимости от своих желаний.

Несмотря на распространение в Европе, еще в конце XV века, «Хроники» Яна Длугоша, общие представления европейцев о России-Московии оставались довольно смутными вплоть до первой четверти XVI века. Негативные стереотипы о стране, источники информации о которой были сплошь полонизированными, влияли на восприятие европейцами Москвы как чего-то дикого, варварского и непонятного. Однако в общих чертах они были таковыми и раньше, хотя влияние польских авторов на терминологическую базу европейских исследований отрицать не приходится. Введение в обиход названия «Московия» не было их изобретением, однако именно поляки присвоили ему негативные коннотации, связанные с тиранией московского государя, а также грубостью, развращенностью и раболепностью его подданных.

Один из эпизодов, выбивающихся из общего ряда негативных сочинений, относится к 1525 году, когда в Европе были написаны сразу три сочинения о далекой Московии:

• голландца Альберта Кампенского — «О Московии»;
• немца Иоганна Фабри — «Религия московитов»;
• итальянца Павла Йовия Новокомского — «Книга о посольстве Василия, великого князя московского, к папе Клименту VII».

Два последних произведения были опубликованы в том же году, добавив к образу далекой Московии несколько позитивных черт. Такое синхронное внимание к России в трех весьма отдаленных друг от друга частях Европы объясняется политическими, религиозными и торговыми факторами, влиявшими на Европу в первой четверти XVI века.

На тот момент Европу, в особенности католическую ее часть, беспокоили три актуальные проблемы:

• укрепление и территориальная экспансия Османской империи, которая незадолго до этого захватила южную и центральную Венгрию;
• начало и распространение с 1517 года Реформации, поставившей под сомнение авторитет католической церкви;
• начало эпохи Великих географических открытий и обострение интереса к сухопутному торговому пути на Восток.

Но какую роль в этом играла Россия? Практическая польза Московского государства, вероятно, была сведена к нулю. Однако образ далекой Московии идеализировался авторами в попытке дать европейским странам пример и образец для подражания, обосновать необходимость совместной борьбы с турками и предложить альтернативу морским открытиям Испании и Португалии.

Так, «схизматичность» Москвы и ее приверженность православию превращаются из недостатка в пример твердого следования установленным канонам веры и сохранения христианской чистоты. Торговый потенциал Московии сулил выход через ее восточные границы сразу к Индии, минуя долгие морские переходы.

А боевая мощь и численность войск московских государей, вышедших к тому моменту из-под власти татарского хана, обещали Европе надежного союзника в борьбе с мусульманской Турцией и возвращение потерянных христианских земель. Реальные факты о политической ориентации Москвы, ее идеологии и религиозных проблемах оставались за рамками сочинений. Во-первых, потому, что целью авторов не было создание истории Московии — лишь ее идеального образа. А во-вторых, ни один из трех гуманистов не посещал Россию, а составлял свои трактаты на основании работ других европейских авторов.

А как же Московия и негативное отношение европейцев?

Термин «Московия» у европейских авторов XVI века, как и их предшественников в лице того же Контарини, был географическим обозначением, применяющимся к государству, столицей которого является Москва. Причем многие европейские книжники нет-нет да упомянут, что московиты «давно уже зовутся рутенами», а страна их — «Руссией». Само употребление терминов «Московия» и «московит» не несло негативных коннотаций и было скорее следствием вполне логичного переноса названия столицы на страну и влияния польской письменной традиции. Однако даже в случае негативного отношения к Москве или отрицательной оценки нравов ее жителей термин «русские» часто употреблялся наравне с «московитами», а «Россия» — с «Московией».

Однако длинный список иностранцев, оставивших в XVI веке записки о Московии, включает в себя послов, наемников и торговцев, большинство которых не делало особой разницы между московитом и русским.

Итальянец Марко Фоскарино (1537) писал про внешний вид и обычаи москвитян, а его соотечественник Александр Гваньини (1578) — о хитрости московитов, которые в этом навыке превосходят «прочих русских». Записки английского посла Ричарда Ченслера говорят о «России», «царе русском» и его «русских подданных», чему вторят записки других англичан, находившихся в России, — Джайлса Флетчера и Джерома Горсея.

В своих «Записках о Московии» (1549) Сигизмунд Герберштейн называл Василия III «царем и государем всея Руссии», а москвичей — самыми хитрыми и лживыми среди «всех остальных русских». Ему также принадлежит первенство в критике польских теорий об отсутствии у московских государей прав на земли Древней Руси. Герберштейн, активно обращавшийся к русским летописям, объяснял причины московских претензий и их соотношение с польскими. При этом он писал, что «сами московиты уверяют, будто их страна изначально называлась „Россея“ (Rosseia), а имя это указывает на разбросанность и рассеянность его народа».

В XVII столетии европейская терминология практически не поменялась, продолжая сочетать слова «Московия» и «Россия» в дипломатическом и литературном употреблении — в зависимости от политической ситуации и личного отношения автора.

Более того, в среде западноевропейских дипломатов распространяется знание о том, что жители Российского царства «московитами» по своей сути не являются, а обозначение «русский» и «Россия» принимаются ими как самоназвание.

В сочинении Адама Олеария (1634), автора, закрепившего в европейском сознании миф о сексуальных девиациях жителей России, подданные московского царя всё также называются «русскими» и делается упор на следование ими своим традициям и обычаям при описании свержения Лжедмитрия I:

«…на этом основании русские и заметили, что Лжедимитрий не русский по рождению и не сын великого князя, так как он не спал в полдень, как другие русские. Это же вывели они из того обстоятельства, что он не ходил, по русскому обычаю, часто в баню».

В схожем по настроению сочинении Жака Маржерета (1607), который характеризовал московитов как грубых, неотесанных, неучтивых, лживых, аморальных и беззаконных содомитов, можно прочесть:

«…ошибочно называть их московитами, а не русскими, как делаем не только мы, живущие в отдалении, но и более близкие их соседи. Сами они, когда их спрашивают, какой они нации, отвечают: Russac, то есть русские, а если их спрашивают, откуда, они отвечают: is Moscova — из Москвы».

С наступлением в Европе эпохи Просвещения и приходом в России к власти Петра I официальный дипломатический инструментарий меняется, и с этого времени название «Московия» становится нон грата в разговорах о России.

Государственные деятели стран Западной Европы уже в XVII веке были осведомлены о двойственном обозначении России и учитывали это при ведении переговоров, стараясь не употреблять термин «московит» в присутствии русских. С приходом к власти в России Петра I это положение закрепляется. Употреблять название «Московия» и термин «московит» при ведении дел с Россией становится нежелательным и грубым.

Придворный камер-юнкер регента Филиппа II Орлеанского Этьен Франсуа де Либуа писал в апрельском дневнике за 1717 год, вспоминая встречу с царем Петром I: «…весь двор П. обижается названием Московитского и даже Московии». То же отмечал и посол Испании в России Джеймс Фрэнсис, герцог Лирия, в своих записках о пребывании при российском дворе в 1727–1730 годах:

«…русские не терпят, когда их называют московитами, а их империю Московией, и когда какой-нибудь чужестранец употребляет эти названия, им кажется, что их хотят оскорбить».

Знание об опасности употребления слова «Московия» по отношению к России в XVIII веке было привилегией не только дипломатов, у которых была возможность поднатореть в выверенном церемониале, но и писателей. Более того, именно они объясняли современникам, почему «русского» лучше лишний раз не называть «московитом». Жан Руссе-де-Мисси, опубликовавший «Записки о царствовании Петра Великого», пояснял, что термин «Московия» появился из-за князя Даниила Московского, чью державу, по титулу князя и названию города, и стали называть Московией. Причиной же неприятия такого названия француз называл традицию и народную волю: «народ так и не принял это название, тщательно сохраняя прежнее».

Среди деятелей эпохи Просвещения, которые оказали наибольшее влияние на употребление терминов «Россия» и «русский», был Франсуа-Мари Вольтер. В ранних работах, как, например, в первом издании «Истории Карла XII» (1731), он активно употреблял термины и «Московия», и «московиты», не придавая им, однако, никакого негативного смысла и употребляя в качестве географической детерминанты. Примерно так же в 1730–1750-х годах описывали Россию и французские географические и исторические словари. Так, в Большом словаре Брюзана де ла Мартиньера (1737) и словаре Морери (1759) разница между «Россией» и «Московией» обозначена, однако последняя всё равно подается как приоритетный к использованию термин.

В поздних переизданиях, исправленных рукой Вольтера, «московиты» поменялись на «русских», а «Московия» на «Россию». Более того, ученый в своих изменениях предвосхитил даже Шарля Монтескье с его «Духом законов» (1748) и справочное издание «Энциклопедия» (1751). Уже в «Анекдотах о царе Петре Великом» Вольтера можно наблюдать преимущественное употребление таких терминов, как «Россия», «русский» (как прилагательное) и «русские». Однако окончательно изжить традицию употреблять неактуальные уже «московитские» эпитеты Вольтер не смог. Хотя нужно отметить, что Вольтер ассоциировал устаревший термин с древними временами, когда Московское государство еще не стало Россией в полном смысле слова.

В итоге стараниями российских государственных деятелей, дипломатов и… Франсуа Вольтера к 1770-м годам в европейском обществе, тренды которому диктовали французские наука, культура и искусство, употребление терминов «Московия» и «московиты» сходит на нет. И в 1773 году Большой французский словарь Панкука официально закрепит прилагательное, употребляемое как существительное, Russe как «принадлежащий России, происходящий из России». С этого момента слово «Московия» исчезает из реальной и актуальной дипломатической практики как в России, так и в Европе, всплывая иногда лишь в качестве анахронизма.

Последнее большое возвращение европейской исторической науки к «Московии» произойдет лишь во второй половине XIX века и будет связано с «туранской теорией» поляка Францишека Духинского.

Закрепив именование России и населявшего ее народа как русских, европейская культура, наука и дипломатия редко отходили от этого образца вплоть до второй половины XIX века, лишь изредка позволяя себе обращаться к «Московии» как к уничижительному названию России и «московитам» как названию подданных русского императора, маргинализируя эти термины. Однако с появлением работ Францишека Духинского и очередным изменением в политической конъюнктуре Европы ситуация поменялась.

Тезисы польского историка о туранском происхождении московитов от финно-угров и тюрок-татар, в отличие от индоарийского происхождения мало- и белорусов, были с восторгом приняты французским сообществом с его антироссийскими, после Крымской войны, настроениями. Поддержанный в том числе такими историками, как О. Викенель, Э. Реньо и А. Мартен, Духинский на протяжении почти двадцати лет определял тренды европейской исторической науки, которая рассматривала жителей Российской империи как «московитов», укравших название, язык, культуру, религию и историю у настоящих русских, проживающих в Малороссии и Белой Руси. Тиражируемое при упоминании Францишека Духинского письмо Анри Мартена лишь подчеркивает тот уровень актуальности и влияния, которым обладали идеи польского историка:

«Москали (мы отвергаем наименование россиян как двусмысленное и не обозначающее ни народа, ни племени), москали, повторяем, тураны по происхождению и духу своему, совершенно отличны от европейского общества…»

Суровая отповедь маститых российских ученых — М. П. Погодина, С. П. Шевырева, Н. И. Костомарова, М. П. Драгоманова и Д. И. Иловайского — не произвела ощутимого эффекта, и концепция Духинского признавалась в качестве научной вплоть до 1870-х годов. К 1880-м волна популярности идей Духинского схлынула, а его выводы подверглись серьезнейшей критике со стороны польского ученого из старинного французского рода И. А. Бодуэна-де-Куртенэ, которая свела на нет популярность туранистской теории в Европе.

Однако эффект, который произвели идеи Духинского, сохранился на долгие годы, предвосхитив отчасти польскую концепцию прометеизма — о Польше как защитнице Европы от «московитского ига».

Сейчас обозначение жителей России как «московитов», а самой страны как «Московии» потеряло свою актуальность в большинстве европейских стран. Негативные и позитивные стереотипы о России теперь никак не связаны с «Московией», а стали неотъемлемой частью как русских, так и всей страны.

Образ Руси, русских княжеств, Московии и России на протяжении Средневековья и Нового времени определялся в первую очередь теми крупицами знаний, которые были доступны европейцам о нравах, устройстве и жизни далекого народа, с которым регулярные контакты не были возможны до определенного времени. Противостояние Московского государства и Российского царства с Польшей, Литвой и позднее Речью Посполитой предопределило вектор формирования польских источников о России и построение ее негативного образа, который, силами ли польских книжников или же любопытством европейцев, распространялся дальше. Негативные стереотипы о жизни «московитов», появляющиеся на страницах иностранных записок с XV века, не очень помогали формированию позитивного образа в умах европейцев, что и нашло отражение в пренебрежительном термине «Московия».

При этом образованная часть европейского общества с распространением летописей и первоисточников об истории Древнерусского государства получила объяснение претензий России и русских на свое самоназвание, приняв его как вполне адекватное для употребления. Концепция Францишека Духинского на некоторое время возродила идеи о «московитах» как части варварского азиатского мира, однако в дипломатической и научной среде слова «Московия» и «московиты» так и не закрепились.

Источник: knife.media

lsvsx

О расселении и проживании славян в западных районах Латвии и Литвы свидетельствуют и топонимические материалы.

Уже К.Буга рассматривал гидроним Вента (в бассейне этой реки, как показано ниже, зафиксированы славяне-венды) как славянский по происхождению (произволен от лексемы «вяча-вящий», отсюда Вячеслав). Все попытки объяснить происхождение этого водного названия на балтском языковом материале оказались безуспешными.

Недавно к выводу о славянском начале гидронима Вента независимо пришел немецкий лингвист В.П.Шмид. Это заключение было поддержано О.Н.Трубачевым (28]. Этот гидроним не одинок в Юго-Восточной Прибалтике (Вента — мыс под Клайпедой, Вентас Рагас — в низовьях Немана, Вентос и Вентина — северо-западнее Клайпеды, Вентин — лес под Елгавой, Вентос Перкасса — в Шауляйской р-не, Вентис — в Мазурии). Интересно, что все эти географические названия сконцентрированы в том регионе, где, судя по археологическим данным, в VI-VII вв. и расселилось славянское население.

К.Буга считал, что не только гидроним Вента, но и целый ряд других гидронимов свидетельствуют о вторжении в летто-литовские земли в V-VI вв. славянского населения (еще в условиях прасла-вянского языкового состояния).

Значительная масса географических названий Латвии, связанных со славянским языковым материалом, сосредоточена в ее восточных районах, что вполне объяснимо. Начиная с эпохи Древней Руси в Латгалии наблюдается культурное влияние со стороны восточных славян и инфильтрация последних в эти земли, что нашло отражение в материалах археологии и этнографии, а в недавнее время (XIX в.) зафиксировано переписями населения. Вместе с тем, немалое число славянских топонимов известно и в Курземе. Славянское проникновение регион в историческое время со стороны Руси-России этого региона не достигало, что заставляет относить куршские топонимы славянского происхождения к более ранним периодам истории Юго-Восточной Прибалтики.

Подобная картина наблюдается и в Литве. Географическая номенклатура славянского происхождения многочисленна в ее юго-восточной части, где контакты со славянами были интенсивными и фиксируются по другим историческим данным. Но, вместе с тем, гидронимы, этимологизируемые из славянских языков, встречены и в древнем куршском регионе, не затронутом славянским влиянием в историческое время. Опять-таки объяснить это возможно лишь при допущении каких-то ранних встреч славян с местным балтским населением.

Письменные памятники начала II тысячелетия н.э. указывают на проживание в западных регионах Латвии какой-то небольшой этнической группы, кажется, не принадлежащей ни к прибалтийско-финской, ни к балтской общностям.

Анализ текста «Хроники Ливонии» Генриха Латвийского вполне определенно свидетельствует, что упоминаемые в ней венды были одним из этносов средневековой Прибалтики, подобно ливам, куршам, латгалам, эстам, литовцам, тевтонам и другим.

Вполне очевидно также, что этот исторический источник характеризует последние страницы истории вендов. В скором времени они, очевидно, растворились в латгальской среде, и уже не упоминаются в письменных документах развитого средневековья. Первоначально, как сообщает «Хроника Ливонии», венды жили в Куронии (Курляндии) в бассейне реки Венды (в средневековых памятниках письменности — Wenda, Winda, Venda, Vende; современная Вента), откуда были изгнаны куршами. Какое-то время (еще до основания Риги) венды проживали на Древней Горе (Mons Antiqus), но и оттуда были вытеснены теми же куршами. Многие из них при этом были убиты, остальные бежали к латгалам и расселились среди них.

В 1206 г. орденский священник Даниил из области Торейда (современная Турайда), где находился замок одного из старейшин ливов Дабрелы, направился с миссионерской целью к вендам. Он был принят ими доброжелательно и окрестил их. «Хроника Ливонии» не сообщает каких-либо координат расселения вендов в это время. Э.Пабст высказал предположение, что они жили в регионе средневекового Арраша (ныне Арайши) недалеко от Вендена, современного Цесиса.

Под 1209 и 1210 годами Генрих Латвийский упоминает Венден — старый замок вендов, где вместе с ними проживали братья-рыцари. В 1209 г. магистр рыцарей Бертольд совершил военный поход в Унгавнию (историческая область эстов вокруг городов Оденпэ — ныне Отепя и Дорпата — Тарту), в котором также участвовали латгалы и венды]. В 1210 г. войско эстов осаждало замок вендов (Castorum Wendorum), который вместе с вендами защищали и немецкие рыцари. В 1218 г. в Ливонию вторгалось войско новгородцев и псковичей, которое осаждало замок вендов. «Хроника» сообщает, что венды, защищая крепость, бились целый день, а затем их поддержали рыцари, и замок не был взят. В 1221 г. новгородцы повторили поход в Ливонию и снова подступили к Вендену, который защищали братья-рыцари со своими вендами, но не смогли его взять.

В 1224 г. где-то вблизи от старого замка вендов крестоносцами был основан и укреплен новый город Венден. В следующем году Ливонию посетил римский легат Вильгельм, приглашенный рижским епископом Альбертом. Он побывал в Вен-дене и его окрестностях, где, как пишет Генрих Латвийский, было «множество вендов и латгалов, которые уже прочно освоили христианскую веру».

Вполне очевидно, что название города Венден производно от этнонима венды. Эсты называли его Веннолинн, что в переводе означает «город вендов». Местоположение старого замка вендов нам неизвестно, некоторые исследователи отождествляют его с городищем Риекстукалнс в Цесисе. В «Хронике Ливонии» называется еще Wendeculla, в документе 1388 г. — Wenedeculle, то есть в буквальном переводе «деревня (или селение) вендов». Исследователи обычно локализуют это поселение в окрестностях Турайды, где в более поздних источниках упоминаются еще топонимы Ventas и Wending.

Таким образом, определенно устанавливается, что в начале XIII в. остатки вендов проживали в бассейне Гауи в окрестностях Вендена-Цесиса и Турайды. Их первоначальной областью расселения был регион реки Венты. В источниках под 1253 г. называется «земля Винда», которая надежно локализована была еще А.Биленштейном в низовьях Венты.

Не исключено, что какая-то часть вендов, проживавших в бассейне этой реки, в то время, когда основные массы их вынуждены были переселиться на берега Даугавы, а потом и Гауи, не была затронута куршами и в XIII в. составляла население небольшой исторической области — «земли Винда». Еще в XIX в. этнографическая группа латышей, проживавшая в Северной Курземе, именовалась «вентинами». Весьма вероятно, что это была группа латышей, сформировавшаяся в условиях ассимиляции средневековых вендов. Сохранились и предания о некогда проживавших здесь вендах-виндах.

В те же годы М. В. Битовым в антропологическом строении современного населения западных районов Латвии, в том числе среди проживавшего в бассейне Венты в окрестностях Вентспилса, выявлен был комплекс признаков, указывающий на участие в генезисе этих жителей компонента со средиземноморской примесью. Сопоставление средиземноморских элементов, присутствующих в антропологическом строении населения Курземе, с такими же особенностями славянского населения X-XII вв. Мекленбурга и Польского Поморья выявляет их значительное сходство. Это стало существенным аргументом в пользу древнего проживания славян в бассейне Венты и славянской атрибуции исторических вендов. Это наблюдение антрополога было использовано рядом исследователей для утверждения славянской атрибуции вендов Ливонии.

В поисках археологических следов проживания славян-вендов нельзя не обратить внимание на распространение во всех трех регионах их локализации — в Северной Курземе, на нижней Даугаве в окрестностях Даугмале и на Гауе в районе Вендена и Турайды — чуждой местному населению курганной обрядности. Основными погребальными памятниками придаугавских и гауяских ливов, так же как и латгалов, являются грунтовые могильники. Появление среди них курганных захоронений до сих пор не находило какого-либо объяснения.

Палеолитические племена появились в Прибалтике около 10 тысяч лет назад, вслед за отступившим ледником. В III тысячелетии до н.э. сюда проникает культура ямочно- гребенчатой керамики, которая, как полагают, была характерна для финских охотничьих племен, мигрировавших с востока. Тогда же, в III тыс. до н.э., на территорию Эстонии пришли предки славян, скотоводы и земледельцы балтославяне, с их ладьевидными каменными топорами и шкуровой керамикой. Стоянки и родовые (групповые) грунтовые могильники балтославян III — II тыс. до н.э. обнаружены по всей Эстонии.

Предположительно, в I тысячелетии до н.э. здесь появляются и восточные славяне, возможно слившиеся с балтославянами. В IV — III до н.э. на пути «из варяг в греки» славянские ладьи торговавших с Византией русичей, начинают навещать богатую янтарем Прибалтику. Со времен Рима в Эстонии остались клады античных монет и наименование русских — «венелане» (так древние эсты называли русских по имени одного из западно — русских племен- Венедов).

С I — II века. Европу потрясает так называемое «великое переселение народов»: перемещение славян, сарматов, аланов, готов, гуннов и других. Между Смоленском, Полоцком и Изборском обосновались славяне- кривичи, заселившие и бассейн Чудского озера. В Несторовской летописи сохранилось предание о посещении ильменских словен апостолом Андреем в I веке н.э.

Именно кривичи- первые славяне, переселившиеся в междуречье Волги и Оки от Изборска, Новгорода и Смоленска- а также проживавшие в Прибалтике и Причудье кривичи в дальнейшем стали именоваться «великороссами» (латыши до сих пор называют русских кривичами). Здесь истоки нашего народа. Что же касается предков эстонцев, то историк готов Иордан в IV веке н.э. впервые упоминает племя «чудь» (древне — русское название эстов) без указания на его местонахождение. Некоторые немецкие историки считают, что именно тогда «чудь» появилась в Прибалтике. В VI веке на территории Эстонии появляются длинные курганы кривичей — их возникновение связывают с соприкосновением разных этносов.

Практически вся материковая Эстония покрыта длинными курганами кривичей, местом групповых захоронений. На Моондзундском архипелаге и западном побережье жили славяне руги — русы, которые хоронили иначе. После крещения Руси православных русских начинают хоронить индивидуально. Групповые погребения язычников- эстонцев проводились в «каменных могильниках». В 1979 году на территории Эстонии насчитывали 1432 каменных могильника, 984 длинных кургана и 306 грунтовых могильников балтославян; соотношение русских (славянских) и эстонских могильников — 1:1.

С древнейших времен исконным населением Прибалтики, наряду с балтами и финнами, были славяне. Уже во времена великого князя Олега Вещего (IX в) юго-восточная часть прибалтийских земель входила в состав Киевской Руси (левобережье Двины). Правобережье Двины находилось под властью княжества Полоцкого. Здесь стояли русские города – замки: Кокне (Кокнесе), Яр Руско (Ерсика).

Согласно хронике Генриха Латвийского эти города – столицы удельных княжеств — были старейшими в Ливонии. Они управляли своими владениями, собирали дань с местного населения, правили среди них суд, помогали Полоцку оборонять западные рубежи.

Земли, что лежали на восток от Варяжского (Балтийского) моря испокон принадлежали роду кривичей. Вплоть до XV в. эсты и леты платили дань Пскову и Новгороду. Опорной базой псковичей был город Талово (Талава) – центр одноименного княжества. До сих пор латыши называют нас KRIEVI, т.е. кривичи. Это название достаточно ясно говорит о том, кто владел этими землями.

Другой древнерусский род, который оставил свой след в прибалтийском крае – это род вентичей, или вятичей (они же венеды). Двигаясь с Европы на восток вентичи закрепили свой след в географических названиях: Венетци (Венеция), Вендобона (Вена), Винета, и далее на север: Вента , Виндава (Вентспилс), Венден (Цесис), Вендора, Коловен и т.д. Вот почему эстонцы и финны зовут нас этим именем и сегодня (Венайя). Вообще вся прибалтийская топонимика буквально усеяна русскими названиями. Взять ту же Эстонию:

Таллин (Ревель) – это древний город вентичей Коловен,
Оденпе – это Медвежья Гора,
Тарту (Дерпт) – Юрьев,
Визенберг – Раковор,
Пярну – Перунов,
Тырва – Тырнов,
Нарва – Ругодив,
Вяндра – Вендора,
Валга – Волгла и т.д.

Поэтому бессмысленны споры о том, как правильно писать название эстонской столицы: с одной буквой «н», с двумя или с тремя. Как ни пиши, все будет неправильно. Исконное название Таллина звучит по-русски: Коловен.

Источник: lsvsx.livejournal.com

Кого русские называли литва

Историк начала 20 века В. Пануцевич писал, опираясь на многочисленные источники и последние данные науки:
«Прусское происхождение литвы даёт объяснение её названия. Мы уже много раз подчеркивали в процессе анализа этого вопроса соответствия пруссов и литвы Лютичам, кривичскому племени, что во время великой славянской миграции заняло Прибалтийский бассейн вплоть до Эльбы на западе.

Литва — это парафраза слова Лютва.

Происхождение названия литва от названия лютичей утверждал уже в XVI в. Лукаш Давид (Lucas David), в XVII в. — Гартнок (Hartknoch) и Преториус (Praetorius).
Жамойтские попытки объяснения этого названия от «lietus» — дождь, также от латинского «litus» — берег, не выдерживают научной критики, и ныне никто из известных исследователей ими не занимается «

В данной цитате автор упоминает ещё троих великих хронистов-историков, считающих также.

О происхождении слова «литва» от имени народа (союз племён) Лютичей писали и другие авторы разных времён и народов:

Профессор Виленского университета Й. Лелевель цитировал Хронику 12 века, где Литвины (Литевичи) упоминаются, как одна из форм произношения «Лютичи». О том же писал и чешский историк П. Шафарик, упоминая ту же Хронику 12 века.
Вот ещё что писал Шафарик на эту тему:
Город Вильно у немцев Эстляндии, Лифляндии, Курляндии и Пруссии назывался Вилда. Название, конечно, означает Wilda-бург, Велетский замок, как замок Венето Winetha, славянский град. Западные, Поморские Велеты, у этих немцев назывались Welida, Балтийское море Wildamor

Поморские Велеты (Лютичи) — западные. А восточные Лютичи — это Литвины Пруссии и Литвы (Беларуси).

Ещё — у Шафарика:
«Но гораздо яснее и более серьезные доказательства о происхождении Полабских славян с Повисленской страны, чем просто совпадение народных имён, заключаются в том, что в их формировании, обычаях и языке, очевидны следы литовщины, а сам язык имеет все западнославянские знаки. Учёный Лелевель был одним из первых историков, которые указывали на большое сродство Лютичей и Бодричей с Литвинами, но самой сути вещей коснулся слегка и важные интерпретации оставил другим»
Из книги Шафарика. Эти главы не переведены на русский язык: Полабские славяне на З. Двине и Березине. «Уже выше, в трактате о Полабских славянах мы заметили, что местообитание Полабцев в Висленской стране, вблизи от Вислы, до З. Двины и Березины их места. «

Славяне «. затем по разным причинам вынуждены расширять свои границы, ближе к Одеру, и войнами завоевали территорию, лежащую на его обеих сторонах, немцы были вытеснены в Дакию, менее населённую и затем вытеснены дальше на запад, к реке Эльбе. Все указывает на то, что ближайшие соседи воспользовались подходящим временем, сначала перешли границы свои и ступили на чужую территорию.

То же самое подтверждается тщательным сравнением имен, обычаев и языка Полабских славян с надвисленскими. Значит, Полабские славяне пришли , вообще говоря, из этой части страны, которая простирается от Вислы к Одеру, к Западной Двине и Березине, и в разные времена медленно расселялись через реку Одер и Эльба, по суше и по морю, так что на новой Земле они — это многочисленные семьи мигрантов из стран надвисленских . был на самом деле только исход из перенаселенных гуфов боевой и авантюрной молодежи, а не полная эвакуация всего племени из их первоначальной родины. Более сложно определить время, в которое эти славяне поселились на территории между Одером, Эльбой и Восточным (Балтийским) морем. Как уже было сказано . славяне вынуждены покинуть свою родину и искать новое место уже в 2-м и 3-м веках после Рождества Христова. Мы видели, что славяне, мигрировавшие на протяжении веков у Балтийского моря, принесли домой, в плодородные страны Днепра, Березины и Вислы, мирную спокойную жизнь, но с течением времени выросли настолько, что нештатное население вышло за границы старой страны.»Славяне, с оружием в руках, отрезали северную Германию»

(Slovania si so zbraňou v ruke vydobyli od Nemcov severnú Germániu) Ещё у Лелевеля — единые Боги, обряды и жрецы Литвинов и Полабских славян: «Знич горел в Волине, в Гнезно над Невежей в Вильне и в Новогрудке ,вся Винульская (Винулы — славяне — Венеды) Краина знала Арконского Святовида и оказывала ему честь и почтение . «

«Летописцы русские писали, что в Новгороде Великом очень почитали Знич и держали огонь в его честь. »
Ну и что означает: огонь — зник, знич (от слова зничтожить?)
«В Вильне ещё в 14 веке он был».(славянский Знич)

«В надписях межу Одером и Эльбой есть выражение собственно летского или литовского языка. На статуях указаны имена Богов, которым когда-то поклонялись в Литве и Пруссии: Parstuki, Perkunos ( ap Johan Potocki voyage de basse Saxe) Каплан (священник) в Ретре назывался Криве. Так же, как каплан прусский или литовский. (Ретра — столица Полабских Лютичей)
. Быть может Велатабы от соседних славян Лютичами названы, от их сродства с Lettami и Литвой. Wjletabi они называли себя и назывались Lutikami как в Германии. отсюда прозвище Волк и разные формы. «

Немецкий историк 19 века C. H. L. Poelitz в книге «История Пруссии с давних времён по наши дни» писал: «. Вилци Лютичами названы, что привело к изображению Волка на их гербе. — Имя Вилцы, как обозначение северных славян, известно у французских летописцев лишь с 789 года» Наш историк заграницей П. Урбан (20 век) писал:
«. в исторических источниках времен Миндовга и Гедимина летописная «Литва» назывались иногда лютвой и литвинами, т.е. этим своим названием сближалась с теми же Лютичами-вильцами — лютыми, волками. «

Швейцарский историк А. Хенне (J. A. Henne) связывал происхождения терминов «Литва» и «Лютичи» с славянским словом «Люди»: «. Старинное название «ther Liut», иначе «liuti», люди, отсюда латинизированное литии, лети, позже (Литва, Летты, Латины, Лютичи)»

С ним согласен Луис Габриэль Буат — немецкий историк 18 века;
С книги «Архив исторического общества Нижней Саксонии». Этимология этнонимов:
43) «Люди по Буату — Литовцы. Хотя он их также с Лютичами сопоставляет».
Литовцы и Лютичи — от славянского слова «Люди».

В немецком журнале «Baltische studien»:
«. Лютичи, форма которых Литевичи. »

Немецкий историк 19 века Уимьям Пирсон писал :
«Литва — немецким языком искажённое слово «Вилта». В «Вилте» немецкое слово «Вилт» можно увидеть — (свирепый, яростный). Литовцы, литвены действительно свирепыми назывались. Чтобы доказать это, я ссылаюсь на Птолемея, Альфреда и Адама Бременского. »

Шведский историк 18 века Тунманн:
«. использовались некоторые слова с остатков Венедского языка, который больше согласован с языком летским, чем язык других славян, что доказывает. есть большое сходство между именем Леттов Lotawen Lettauen (Литовцев) и именем Welataben Wlotaben. Часто имя народа изменялось, как Верани вместо Рани, Wilini вместо Лини и т.д.»
(Ве-леты — это леты. Летские племена — литовцы)

Упоминавшийся немецкий историк 19 века C. H. L. Poelitz в книге «История Пруссии с давних времён по наши дни» пишет о славянах-леттах и соседних с ними финских народах:
» Ливы и эсты были отдельными ветвями Аестов (Аестиев). Они не принадлежали к восточно — европейскому народу Славян, которые пришли с юга в 5 веке..что прямо отмечено в эпоху Карла Великого. Славяне мигрировали в непосредственной близости от мест расселения Аестов. Но, когда славянское племя Леттов расселилось в стране, восточнее Преголя, эти жители были частично подавлены и уничтожены, частично переняли религию, традиции и гражданское устройство. Эти Летты были тесно связаны с Мазовшанами, Поляками и Поморянами».

Иоганнес Фохт (1786—1863) — немецкий историк, профессор в Кенигсберге.
Член-корреспондент СПб.:

«Для перехода на более современное объяснения названия, Хенниг приводил в своем издании Лукаса Давида новые данные. Он говорит, что эти все обычные производные имени Пруссии заставили меня понять. Старейшее имя народа Pruzzi имеет сходство с именем Венедского народа Брижан, как имя Литовцев и латышей с Лютичами, что эти два Венедских племени. «

Польский историк Мациевский писал, что Поморский князь Барним брал титул от племенного имени Литовцев и назывался «Верховный правитель померанцев и Лютичей». Далее он указывал, что Мекленбургцы (в Полабье) и Лютичи связаны с Литовцами: Само название Лютичей указывает на Литовцев (Литовщину). Интересно то, что Мациевский отделял Лютичей — Литвинов от славян, размещая и тех и других в Полабье. Можно вспомнить ещё немецкие дворянские роды с корнем Лютич-Литич, Лютав-Литав и т. д. Один и тот же род в произношении и написании — и как Лютич, и как Литич. (Литва — парафраза Лютва)

Из немецкой книги 19 века по генеалогии Германских дворянских родов. Немецкий род Лютихав-Литихав:

Немецкий род Литвич — Лютвич — Летевич:

Следует отметить, что эти немецкие роды связаны с территорией, которая в прошлом принадлежала Полабским славянам.

А теперь, о населённых пунктах в Чехии, где одно время правила Королева из народа Лютичей. Например, город Литвинов (Litvinov) раньше назывался Лютвинов. С чешской википедии: Nejstarší zmínka pochází z roku 1352 (Lutwinow). Původně zde byla dvě sídla — Horní a Dolní Litvínov s tvrzemi. «Первое упоминание в 1352 (Лютвинов). Первоначально было два места — верхний и нижний Литвинов с фортами»
Ещё города Чехии:
Литомержице (Litomerice).Бывшее название Лютомержиц.
Литомишль (Litomysl). Бывший Лютомышль.
Ещё об одном чешском городе, Литич (с чешской википедии):
«На рубеже 12-го и 13-го веков здесь был построен замок (родовое гнездо), некоторых из членов семьи Drslavic. Первое историческое упоминание от 1211 или 1212 Ульрих с Литич .Оригинальное название села, документально, в виде Лютич («Lutitz»), которое, правоподобно, имеет связь со славянским племенем полабских Лютичей.»
При миграции с Полабья Лютичи уходили не только к нам, но и в Чехию. Основная миграция шла, конечно, к нам, потому наша территория называлась Литвой (Литва — парафраза Лютва). Правильность данных выводов подтверждают и другие топонимы Чехии, связанные с Лютичами:
Велетов (Veletov) — город в Чехии. http://cs.wikipedia.org/wiki/Veletov
Помните наш Велетов у Новогрудка (первой столицы Литвы)? Там ещё Радогоща рядом (как в Полабье у Лютичей), топонимы Литичи по старым документам. Топонимы Сваротвы на современной карте (Бог Сварожич — в Радогоще у Лютичей) и приток Немана в этом крае раньше Люта назывался. А так же, деревни Луцычи — (из Большого Атласа Беларуси)

Подобная ситуация с населёнными пунктами наблюдается и у нас в исторической Литве (нынешней Беларуси). З. Ситько: «По следам Литвы»:
«Стоит отметить, что некоторые деревни лютицкого происхождения находятся неподалеку от поселений Литва: Лютовичы Копыльского района — Литва Узденского, Люташ, Лютино, Люцинка Воложинского — Литва Молодечненского района. (Рапановича Е. Н. Словарь названий населенных пунктов Минской области. Мн,. 1981. С. 160)

Велеты — раннее название Лютичей. К тому же, так они называли себя сами.

Ещё интересные города у чехов:
Вельтрусы (Veltrusy) (Вельт-русы)
Вендрыне (Vendryne) (Венеды, Венды — общее название предков славян или их части и, вообще, славян, куда входили и Лютичи).

Этноним «Велет» заслуживает особого рассмотрения.
В «Словаре иностранных слов. » и в других словарях записано: «Велеты — лёгкая пехота у римлян».
С итальянской Википедии: Restituzione storica di un fante velite (Реконстукция велетов — лёгкой пехоты римлян): Также известно, что у северных Велетов — Лютичей, которых ещё называли Вилчами (Волками), был культ волка. В немецком «Журнале этнологии», Т. 1 (19 век) записано: «. волками Невры (готский народ) называли Вильтов — Литвинов или Вильцев. »
Не потому ли Литвинов некоторые считали Римлянами?
Велеты на севере Италии, на венетско-этрусско — лигурийской территории, показаны на древней карте (Певтингеровы таблицы), отражающей ситуацию на начало нашей эры. (Итальянские венеты и предки словен и хорватов имели много общего, или были одним народом, что подтверждает археология и другие данные.) Следует сказать, что столицей этрусского народа Вольсков был город Велеты. Но это отдельная тема, требующая дополнительных исследований.

Во 2 веке Велеты показаны у Птолемея на территории, похожей на нынешнюю Беларусь. Хронист 9 века Эйхард указывал Велетов на юго-восток от Балтики, рядом с финнами и называл их «главным» народом. Топонимы «Велет» (и «Волот») и теперь сохранились на территории Беларуси, особенно в восточной, а раньше их было больше. Из российской книги 19 века: Волотовки — большие курганы в Беларуси, в которых — захоронения по обряду кремации.
Слово «велет», скорее всего, происходит от славянского «вэлэтень» — большой. Волоты у славян — великаны.

Но, вернёмся к этнониму «Лютич».

А это уже у нас:
«Миндовг — князь Лютовии». «Альгерд — Верховный правитель Лютвинов».
Смоленский герой Меркурий воюет с Лютвой (события — в 13 веке): «Меркурий быу кожемяка; раз ионъ мяу сорокъ кожъ, як асирчау, рвануу кож.и и всв пупалам. Як пришла Лютва (Литва), съу на лошать и давай ее убивать. Самому голаву зняли. »

У нашего народа смена буквы «ю» на «и» в разговоре — обычное дело. С книги 19 века: Лютичи — это Люты со славянским суффиксом -ич, как, например, Русь и русич. Польский историк 16 века указывал, что народ люты жил на Висле. Уроженец Минщины Ф. Булгарин (19 век), как и Игумен Орест в 1781 году, считал, что литвины переселились в наши земли с Вислы, сохранив своё имя.

Причём, второй называет литовцами кривичей. Шафарик также указывал на идентичность славян Полабья и славян, проживающих на Висле, з. Двине, Березине и верховьях Днепра. В разное время они у него мигрируют в разных направлениях с востока на запад и наоборот. Причём изначальной Родиной их он считает, как и некотрые другие, наши земли (нынешней Беларуси). Так считал и упоминавшийся шведский историк Тунманн. Он пишет о Полабских идолах:
«Здесь, среди всех племен Вендов, только у Ободритов и Лютичей эти идолы наиболее известны. Есть мнение, наиболее вероятное, что они получили их в число своих богов, когда они еще находились на своей старой Родине, когда ещё на Висле и Днепре жили. «

На старой карте — Люты на Висле: А здесь о Лютах — Кривичах на территории нынешней Беларуси (В. Ластовский — основано на фольклоре):
«Времена были тревожные. Дружины русов осадили города и села. Мечом прокладывали путь новой веры в народ и купали его в его собственной крови. Разруха и убийства расширялись под сенью креста. Народ, испуганный палыханием зарниц горевших деревень, бежал в недоступные дикие пущи, создавая братства ‘Лютов’, которые клялись до последней капли крови в жилах защищать свою веру.

С ними были священники старой веры, с князем — русы и греки, наделённые властью и богатством. Времена были тревожные . «
Люты — Лютичи (Литва) ушли в леса при христианизации. А те, кто принял православие стали греками или русами (по вере). Потом литва (язычники) вернулась и захватила власть. Потому часто в источниках литва — лесные жители.
С Псковской летописи:
«Литва, выбегая из лесов своих, на пограничные псковские сёла, производила разорение.
Татищев:
«Тогда литва из лесов своих выйдя и от подданства русского отрёкшись. » Теперь обратимся к старым славянским именам. «Славянский именослов» М. Морошкина, изданный в 1867 году, в котором собраны древние имена славян из разных летописей и документов. Отмеченная нами закономерность изменения корня «Лют» на «Лит», наблюдается и здесь. Имя Лютвин превращается в имя Литвин, имя Лют — в Лит, имя Лютомир — в Литомир.

Возникает вопрос: Были ли авторы до 20 века, которые по другому видели этимологию слова «Литва»? Кто и когда? Здесь следует вспомнить историка 16 века Грюнау, который связывал происхождение названия «Литва» с именем сына легендарного Войдевута, по имени Литво, при миграции Венедов в 6 веке.
ВЫВОДЫ: 1) Историки и хронисты разных времён и народов связывали происхождение литовцев (литвинов) с союзом племён Лютичей (Велетов, Вилчей). Их десятки. 2) Многие из них этимологию этнонима «Литва» связывали со словом «Лютва»-«Люты»-«Лютичи». Причём, авторы могли по разному считать, какое первоначальное значение имеет слово «Лютичи» — «Люты», производным какого слова является оно.

Но все они связывали название народа Лютичи-Люты-Лютва с более поздней Литвой. Аналогичную связь видели и в этнонимах Велеты (самоназвание Лютичей) и Леты. 3) В 20 веке, с появлением нового государства Lietuwa на территории исторической Жемайтии (Самогитии), которая раньше Литвой не называлась, появились и другие версии происхождения этнонима Литва, что естественно.

4) Важным фактором в подтверждении того, что Литва — Лютва — парафраза, являются древние немецкие дворянские роды севера Германии (в прошлом — земли Полабских славян, Лютичей), менявшие корень «Лют» на «Лит» в произношении и написании своих фамилий.А также смена корня «Лют» на «Лит», отмечавшееся в населённых пунктах, городах Чехии, исторически тесно связанной с народом Лютов — Лютичей. 5) Та же ситуация со сменой корня «Лют» на «Лит» происходила и на территории нынешней Беларуси (исторической Литве). И это прослеживается не только в топонимах, но и в титулах Литовских князей. А также в старых славянских именах.

Источник: samlib.ru

История России до 1917 года

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ АКТИВНОГО ИЗУЧЕНИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ: ЛЕКЦИИ, ФОТО, ВИДЕО, АУДИО, КАРТЫ, БИБЛИОТЕКА, АРХИВЫ

Литва

Рядом с расцветом политической жизни в Новгороде и Суздальско-Владимирской Руси мы замечаем оживление и усиление Волыни и особенно Галича. «Центр жизни перешел в Руси южной от Днепра к Карпатам, – говорит проф. Бестужев-Рюмин; – это перенесение средоточия исторической жизни становилось заметным уже давно, хотя князья продолжали добиваться Киева и перед самым почти взятием его татарами велись из-за него распри… но несмотря на эти распри Киев уже пал еще после взятия его войсками Боголюбского» (1169)… Жизнь историческая нашла себе новое русло: руслом этим была земля галицкая.

Но Мономаховичам, утвердившимся на Волыни и в Галиче, пришлось бороться за власть с могучим галицким боярством, которое выросло там в независимую от князя политическую силу и выносит большое давление иноземных соседей: татар, поляков, угров и литвы. Открытая война и дипломатическая игра с этими соседями окончилась победой не Галича. Волынь перешла под власть Литвы в середине XIV в., а за обладание Галичем та же Литва спорила с 1340 г. с Польшей. Галичу выпала недолгая слава, и та миссия соединения южной и западной Руси, которая, казалось, была суждена именно Галичу, перешла от него к Литве.

Благодаря тому, что Литовское государство составилось преимущественно из русских областей, жило общей политической жизнью с Польшей и имело постоянные, хотя и враждебные сношения с немцами, оно заинтересовало своей судьбой не только русских, но и польских и немецких историков; в немецкой и польской литературах есть очень серьезные труды по литовской этнографии и истории. Немецкая литература располагает такими солидными сочинениями, как Voigt, Geschichte Preussens (1827-1837) Roppel und Caro, Geschichte Polens (1840-1869).

В польской литературе после старых баснословий, вроде Нарбута Dzieje starozytne narodu Litewskiego и др.) и Лелевиля Dzieje Litwy i Russi и др.) явились очень хорошие монографии по литовской истории, например: Стадницкого (ряд монографий о литовских князьях: Sunowie Gedumina и др.), Вольфа (Wolff, Rod Gedumina), Смольки (Smolka Szkice hisloryczne и др.), Прохаски (Prochazka, Ostatni lata Witolda, 1882; Szkice historyczne z XV weku, 1884) и ряд прекрасных изданий памятников в сборнике «Monumenta medii aevi historica, res gestas Poloniae illustrantia» (в котором принимают участие и другие ученые: Соколовский, Шуйский, Левицкий). Что касается русских ученых, то они прежде мало обращали внимания на историю Литвы, и только в последнее время развилось сознание, что Литва была государством по населению русским и что изучение ее, с точки зрения этнографической и исторической, составляет интерес первостепенной важности для русского историка, в Литве, история которой шла иным путем, чем история Москвы, сохранились чище и яснее некоторые черты древнерусской жизни, и русское общество в Литве осталось в своей массе верным своей народности, хотя и поставлено было в тяжелые условия жизни и развития.

Из старых историков Карамзин в своей «Истории Государства Российского» почти ничего не говорит о Литве; Соловьев, хотя и отмечает литовские события, но отдел о Литве у него менее обработан, чем история Московской Руси. В трудах ученых позднейшего времени история Литвы выступает в более полном виде.

Отметим из более ранних монографий: Владимирского-Буданова, «Немецкое право в Литве и Польше» и др.; Васильевского «Очерк истории города Вильны» и др.; Антоновича «Очерк истории Великого княжества Литовского» (в «Монографиях по истории западной и юго-западной России», т. 1, 1885 г.; Дашкевича «Заметки по истории Литовско-Русского княжества». Для первоначального руководства следует взять только что названный труд Антоновича, у которого находится свод достоверных известий о Литве с начала ее истории до уний с Польшей; обстоятельный критический обзор этого труда составлен Дашкевичем в его «Заметках»; Антонович и Дашкевич взаимно дополняют один другого, и в их трудах мы имеем первую научно-достоверную историю Литвы.

Затем в «Истории России» Иловайского история Литвы излагается на разных правах с историей Москвы. Подробные обзоры литовской истории находим также в «Русской Истории» Бестужева-Рюмина.

Наконец, в позднейшие годы появились монографии: Владимирского-Буданова: «Поместья Литовского Государства», «Формы крестьянского землевладения в Литве» и др.; Любавского «Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства» и «Литовско-русский сейм»; Леонтовича «Очерки истории литовско-русского права»; Максимейко «Сеймы Литовско-Русского государства до 1569 г.»; Лаппо «Великое княжество Литовское» во 2-й половине XVI в. (два тома); Довнар-Запольского «Государственное хозяйство вел. княжества Литовского» и «Очерки по организации западнорусского крестьянства в XVI в.». Из популярных изложений литовской и западнорусской истории следует упомянуть; Беляева «Рассказы из русской истории», т. IV; Кояловича «Чтения по истории Западной России» и превосходный курс проф. М. К. Любавского «Очерк по истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно» (М. 1910).

Племя, известное под названием литовского, является рассеянным с давних пор на Балтийском поморье, между Западной Двиной и Вислой; на востоке оно распространяется на весь почти бассейн реки Немана и своими крайними южными поселениями достигает до среднего течения Западного Буга. Литовцы, как можно заключить по остаткам литовского языка, составляли самостоятельную ветвь арийского племени, близкую славянам.

По немногочисленным сведениям, дошедшим до нас о первоначальном быте литовцев, мы можем указать в Х и XI вв. следующие народности или племена, на которые распалось литовское племя: на севере литовской территории, на правой стороне Двины жило племя, называемое летгола; к югу от него по левому берегу Двины — жемгола или семигола; на полуострове между Балтийским морем и Рижским заливом — корс или куроны; к западу между устьем Немана и Вислы — пруссы. Они разделялись на десять колен; название двух прусских колен «судинов» и «галиндов» находим у Птоломея, писателя II в. по Р. X. Он помещает их на тех же местах, где они были позже, на основании чего ученые склонны думать, что литовское племя поселилось у Балтийского моря очень рано.

По бассейну Немана жили: жмудь по нижнему течению и литва по среднему течению. Наконец, по реке Нареву простирались поселения последнего литовского народа ятвягов. Что касается до быта литовцев в древности, то, как замечено было выше, сведения о нем скудны. Религия их состояла, вероятно, в поклонении силам природы.

Исторические известия об именах литовских божеств (за исключением разве Перкуна) и религиозных обрядах (за исключением немногих) подвергаются сильному подозрению со стороны позднейших ученых и часто опускаются в ученых трудах. По дошедшим до нас сведениям можем заключить, что у них существовал очень влиятельный класс жрецов, находящихся в подчинении у главного жреца Криве или Криво-Кривейто, который пользовался громадным уважением.

Характерной чертой быта литовцев было отсутствие первых начал государственности, которые, например, у славян выражались основанием городов. В древнейших летописях, описывающих походы русских на Литву, не упоминается о городах на литовской территории.

Время их возникновения Антонович относит лишь к XIII в., ссылаясь на летописи, которые впервые под 1252 г. упоминают о литовских городах: «Ворута» и «Твереметь» (Ворута был расположен в местности, занятой племенем литвой, а Твереметь — в местности, занятой жмудью). Дашкевич говорит, что летописи под 1252 г. упоминают не об основании городов, а об их существовании; основаны они были, по его мнению, немного раньше.

Наряду с отсутствием в древнейшей Литве городов, как объединяющих центров, заметно и полное отсутствие политической власти. До половины XIII в. польские и немецкие летописи, описывая столкновения литовцев с соседними народами, не только не называют литовских вождей, но не упоминают о существовании каких бы то ни было правителей; до половины XIV в. упоминаются лишь вожди, но власть их простиралась на незначительные округа; в летописях на незначительном пространстве территории обыкновенно указывают на целую группу таких начальников.

Это были скорее представители отдельных родов, чем племенные правители. Таким образом, литовское племя до половины XIV в. не только не составляло государства, но даже сплоченных племен, а представляло массу небольших волостей, управляемых независимыми вождями без всякой политической связи между ними.

Только тождество происхождения, быта, языка, преданий и религиозного культа объединяло отдельные части этого племени. Но опасность со стороны внешних врагов заставила литовцев ускорить процесс своей политической организации и заменить опиравшуюся на нравственное влияние власть жрецов властью князей.

Этими врагами были немецкие рыцари, которые с начала XIII в. появились на окраинах литовской земли с целью обращения литовцев в христианство и вместе с тем в крепостную зависимость от победителей. К концу XIII в. немцы подчинили себе пруссов, земли летголы и жемголы и приблизились к поселениям собственно литвы и жмуди; но эти народы, в то время как их современники боролись с немцами, успели уже создать довольно крепкий государственный строй и оказали сильное сопротивление последним; этому помогли те отношения, в какие стали литва и жмудь в XIII в. к русским.

Одновременно с возвышением Владимирской Руси (в XIII в.) русские западные княжества, соседние литовскому государству, – Смоленское, Полоцкое и другие, – вследствие нападений внешних врагов и внутренних неурядиц, слабеют и делятся на мелкие части. Междоусобиями русских князей пользуются литовцы, которых сами русские призывают на помощь и вмешивают в свои распри.

Они, помогая той или другой стороне, вторгаются в жизнь русских и пользуются этим для своих собственных целей. Раньше всего литовцы вмешиваются во внутренние дела Полоцкой земли, знакомятся с ее положением, свыкаются с мыслью о ее слабости и внутреннем устройстве.

С конца XII в. литовцы уже не ограничиваются участием в полоцких междоусобиях, но начинают предпринимать походы с целью территориального захвата. С XIII в. литовцы начинают вторгаться и в другие русские княжества, так, например, в Новгородскую землю, в Смоленское и Киевское княжества.

Кто были первые литовские князья, неизвестно; самые ранние известия о них, и то легендарные, дошли до нас только от XIII в. В XIII в., по литовским преданиями, Эрдивил, современник Батыя, предпринял поход на русские земли и завладел Городном; в то же время другой литовский князь — Мингайло предпринял будто бы поход на Полоцк и основал в нем второе литовское княжество. Эти известия о первых литовских княжествах на русской почве, однако, недостоверны.

Первое достоверное княжение — княжение Миндовга. Миндовг, сын Ромгольда, около 1235 г. завладел русским городом Новгородском (Новогрудеком) и основал там полурусское, полулитовское княжество. Расширяя свои владения на счет русских и литовцев, он действовал с помощью русских против литовцев и с помощью литовцев против русских.

В стремлении к расширению своего княжества он встретился с двумя врагами: с возвышавшимся на юге Галицким княжеством и с Ливонским орденом. Миндовгу (точнее, его сыну Войшелку) удалось заключить договор с галицким князем Даниилом, под условием уступки Роману, сыну Даниила Галицкого, русских земель, занятых Миндовгом Литовским, но с признанием верховной власти Миндовга над этими землями. Этот договор, выгодный для Миндовга, был скреплен брачным союзом дочери Миндовга с сыном Даниила Шварном. Что касается Ливонского ордена, то Миндовг умиротворил его, приняв крещение в 1250 г. и выдав ордену грамоты на литовские земли, ему прямо не принадлежащие. Так завязывалось и формировалось первое Литовское княжество, распавшееся, однако, после Миндовга, убитого вследствие заговора против него удельных князей.

После его смерти в Литве произошли междоусобия, вследствие которых Литовское княжество в значительной степени потеряло приобретенную при Миндовге силу и внутреннюю связь; однако оно уже настолько окрепло при Миндовге, что не могло окончательно разложиться после его смерти. Основателем же могущества Литовского княжества считается Гедимин, хотя и предшественник его Витень много сделал в этом отношении.

О происхождении Витеня и Гедимина и времени их вокняжения летописи не дают точных сведений. В рассказах летописцев мы встречаем известия о военной деятельности Витеня (1293-1316) и Гедимина (1316-1341), причем характер их военных действий указывает на новый переворот, происшедший во внутреннем строе Литовского княжества.

У Витеня и Гедимина были уже дисциплинированные войска вместо прежних нестройных ополчений. Войска эти предпринимают осаду городов, умеют брать приступом укрепления, им знакомо употребление осадных орудий.

Литва защищена не только дремучими лесами и болотами, но укреплениями, замками и городами, жители которых несут правильно распределенные государственные повинности и главным образом обязаны защищать свои города и крепости. Перемена в организации военных сил государства произошла от прилива русской народности, на которую главным образом опирались литовские князья; доказательством этого служат известия летописей, в которых постоянно встречаются названия ополчений Витеня и Гедимина не литовских только, а литовско-русских. Участие русских не ограничивалось только военной помощью литовским князьям; они участвуют в дипломатических делах, правят посольства от литовских князей, имеют влияние и на внутреннее управление Литвы. Так, главным сподвижником Гедимина был русский человек Давид — воевода Гродненский. По дошедшим о нем сведениям, он занимал высокое положение в стране, пользовался большим влиянием на внутреннее управление Литвой; по словам литовских источников, он занимал первое место после великого князя; кроме того, ему была поручена охрана одной из важнейших крепостей, Гродны, и начальство над армиями в тех походах, в которых Гедимин лично не принимал участия; в одном из таких походов Давид был изменническим образом убит одним мазовецким князем Андреем.

Гедимин, как и его предшественники, держался завоевательной политики; однако летописи и предания часто приписывают ему завоевание таких областей, которые или были покорены Литвой уже после его смерти, или же были присоединены к Литве мирным образом. (Так, например, мы находим в летописях известия о походе Гедимина на Волынь и Киев в 1320 г., причем летописцы передают это, как достаточно верный факт; изображают битвы, результатом которых якобы явилось подчинение Волыни и Киева; между тем из более подробного изучения этих рассказов и сличения с более достоверными источниками видно, что это вымысел). При таких недостоверных источниках историческая критика может только указать на некоторые земли, присоединенные Гедимином к Литве: Киевскую, Полоцкую, Минскую, Туровскую, Пинскую и Витебскую. Когда мы сообразим количественное отношение территорий, населенных русскими и литовцами, то увидим, что около двух третей территории было занято русскими, так что в первой четверти XIV в. Литовское княжество приобрело значение сильного центра, около которого группировались более слабые русские области. Московское государство находилось в таком же положении; политика как московских, так и литовских князей была одинакова: те и другие стремились стягивать более слабые русские области вокруг сильного политического центра.

Между Москвой и Литвой в XIV в. находилась целая полоса княжеств, которые служили предметом споров между этими двумя державами; Гедимин соперничал с Москвой из-за влияния на дела Пскова и Новгорода и затем из-за влияния на смоленских князей. Известно, например, что во время несогласий в Новгородской земле, происходивших из-за стремления Пскова отделиться от Новгорода, псковитян поддерживала Литва, а Новгород — московские князья. Из-за этой полосы слабейших земель и развилась постоянная и непрерывная борьба Москвы с Литвой в XIV и XV вв.

Гедимин оставил семь сыновей, между которыми и поделил литовские земли. Из них Ольгерд получил Крево и Витебск, Кейстут — Троки, Гродно и Жмудь, а младший, Явнутий, – столицу Вильно.

В. Б. Антонович, вопреки старому мнению, что после Гедимина великим князем стал считаться Явнутий, высказывается в том смысле, что Явнутий, как самый младший и неопытный в делах правления, не мог быть назначен отцом на великое княжение; он поддерживает свое мнение тем, что в источниках о влиянии Явнутия как великого князя на событие того времени не упоминается; напротив, каждый удельный князь действует вполне самостоятельно: заключает договоры с иностранцами, предпринимает походы. Поэтому Антонович и предполагает, что в данный промежуток времени скорей никто не наследовал старшего стола, пока Ольгерд и Кейстут не вступили в союз с целью восстановить в Литве великокняжескую власть.

По мнению же Бестужева-Рюмина, великокняжеский престол достался именно младшему Явнутию, как и позднее Ольгерд тоже отдал великокняжеский престол своему младшему сыну Ягайло. Это говорит Бестужев, указывая на известный обычай, схожий со старым гражданским обычаем: по «Русской Правде» отцовский дом доставался младшему сыну. Однако Явнутий недолго оставался на великокняжеском престоле. Кейстут в союзе с Ольгердом сверг Явнутия, и Ольгерд был провозглашен великим князем. Другие князья должны были признать его власть и обязались повиноваться ему, как великому князю и верховному распорядителю их уделов.

Антонович дает нам следующую мастерскую характеристику Ольгерда: «Ольгерд, по свидетельству современников, отличался по преимуществу глубокими политическими дарованиями, он умел пользоваться обстоятельствами, верно намечал цели своих политических стремлений, выгодно располагал союзы и удачно выбирал время для осуществления своих политических замыслов. Крайне сдержанный и предусмотрительный, Ольгерд отличался умением в непроницаемой тайне сохранять свои политические и военные планы.

Русские летописи, не расположенные вообще к Ольгерду вследствие его столкновений с северо-восточной Русью, называют его „зловерным“, „безбожным“ и „льстивым“; однако признают в нем умение пользоваться обстоятельствами, сдержанность, хитрость, – словом, все качества, нужные для усиления своей власти в государстве и для расширения его пределов. По отношению к различным национальностям, можно сказать, что все симпатии и внимание Ольгерда сосредоточивались на русской народности; Ольгерд, по его взглядам, привычками и семейным связям, принадлежал русской народности и служил в Литве ее представителем». В то самое время, когда Ольгерд усиливал Литву присоединением русских областей, Кейстут является ее защитником перед крестоносцами и заслуживает славу народного богатыря. Кейстут — язычник, но даже его враги, крестоносцы, признают в нем качества образцового христианина-рыцаря. Такие же качества признавали в нем поляки.

Оба князя так точно разделили управление Литвой, что русские летописи знают только Ольгерда, а немецкие — только Кейстута. О характере борьбы Кейстута с немцами мы находим блестящую страницу в уже указанной книге Антоновича (с. 99). Крестоносцы делали ежегодно на Литву набеги, называемые «рейзами».

Литовцы платили ордену тем же, но так как литовские нападения требовали больших приготовлений, то они бывали вдвое реже. Таким способом шли войны из года в год, составляя главное занятие литовцев и русских в течение всего княжения Ольгерда.

Эти набеги, более или менее опустошительные и кровопролитные, обыкновенно не приводили к окончательному результату, и больших и решительных битв было мало; в княжение Ольгерда их насчитывают две: на реке Страве (1348) и у замка Рудавы (1370). Они не имели никаких последствий, хотя немецкие летописцы придают этим битвам решительный характер и преувеличивают размеры побед. По отношению к Руси Ольгерд продолжает политику своего отца. Он старается влиять на Новгород, Псков, Смоленск; поддерживает тверских князей против Москвы, хотя его вмешательство в этом случае и неудачно. Соперничество Ольгерда с Москвой в стремлении подчинить русские земли, пограничные с Литвой, и в Новгороде и Пскове склонялось в пользу Москвы, но зато Ольгерд умел захватить северную Русь: Брянск, Новгород-Северский и др.

После смерти Ольгерда на престол вступил Ягайло, и наступило время династического соединения Литвы с Польшей в унии 1386 г. Соединение это было предложено Польшей с целью направить силы обоих государств на общего врага, на немцев. Успех был достигнут.

Соединенные литовско-русские и польские войска нанесли немцам роковой удар под Грюнвальдом (Танненбергом, 1410), и сила немецкого ордена была сломлена навсегда. Но были и другие результаты унии, неблагоприятные для Литвы. Литва была вполне русским государством с русской культурой, с господством русского князя и православия.

А между тем уния политическая, по мнению Ягайло и католиков, должна была вести к унии и религиозной. Поляки стремились окатоличить «языческую» Литву и ввести в ней «культуру», т. е. польские обычаи. Языческая Литва была давно уже очень слаба, и борьба, направленная против нее, скоро перешла в борьбу с православием.

Именно таким образом в новом государстве создались обстоятельства, которые должны были дурно отозваться на его политическом могуществе, и вследствие национального и вероисповедного внутреннего разлада Литва начинает клониться к погибели в то самое время, когда она достигает, казалось бы, полного расцвета своих сил. Это было при Витовте. В русской части Литвы уния и в особенности принятие католичества официальными лицами не могло обойтись без протеста: русские с той поры, как Ягайло стал польским королем, захотели иметь своего особого князя, что заставило их сгруппироваться сначала вокруг Андрея Ольгердовича, попытка которого захватить власть, однако, окончилась неудачей. Тем не менее в Литве неудовольствие против унии все росло, чем и воспользовался сын Кейстута — Витовт. Заручившись союзниками, он вступил в борьбу с Ягайло, и тот в конце концов должен был уступить Литву Витовту и признать последнего князем литовским.

Литовскому государю предстояла теперь задача охранять независимость своего государства от Польши, но ум Витовта на этот раз не подсказал ему, на какое начало должен он опереться в этом деле. Каро говорит, что Витовта считали своим и католики, и православные; язычники же думали, что в нем не угас дух предков. В этом была и его сила, и его слабость.

Действительно, сближаясь со всеми, будучи нерешителен, меняя несколько раз свою религию, Витовт не мог твердо и прочно опереться на сильнейший в Литве элемент, на русскую народность, как мог бы сделать чисто православный князь. Русские в конце концов отнеслись к Витовту, как к врагу Руси вообще: «Был убо князь Витовт прежде христианин (говорит летописец), и имя ему Александр, и отвержеся православныя веры и христианства и прия Лядскую… а помыслил тако, хотел пленити русскую землю, Новгород и Псков».

Раз образовался такой взгляд, Витовт лишен был надежнейшей опоры для его политики, клонившейся к образованию из Литвы единого независимого государства, но окончившейся тесным сближением с Польшей. Все княжение Витовта наполнено блестящими делами, но вместе с тем Польша все больше и больше приобретала влияние на Литву.

В 1413 г. в городе Городле собрался польско-литовский сейм, на котором торжественным актом был скреплен союз Польши с Литвой. На основании Городельского акта подданные великого князя литовского, принимая католичество, получали те права и привилегии, какие имели в Польше лица соответствующего сословия; двор и администрация в Литве устраивались по польскому образцу, причем должности в них предоставлялись только католикам. Укрепляя польское влияние в Литовском государстве, Городельская уния отчуждала от литовской династии русскую православную народность и послужила началом окончательного разделения и вражды Литвы и Руси. Литва же с этого момента, все более и более подпадая под влияние Польши, наконец окончательно сливается с ней в нераздельное государство.

Источник: russiahistory.ru