Сборником новелл является книга, автор которой — Сергей Довлатов. «Компромисс» включает в себя 12 новелл, которые были созданы в период с 1973 по 1980 год. В единую книгу автор собрал их в 1981 году. Известно, что одно время работал в русскоязычной эстонской газете Довлатов. «Компромисс» — сборник, сюжеты для новелл которого были взяты именно из этого опыта Сергея Донатовича (фото его представлено ниже).
Главным героем книги является журналист, который, оставшись без работы, начинает перелистывать свои газетные вырезки за 10 лет «притворства» и «вранья». Он работал в 70-е годы, когда проживал в Таллине. За каждым текстом-компромиссом из газеты следуют воспоминания автора. События, чувства, разговоры его описывает Довлатов («Компромисс»).
«Соперники ветра»
Переходит к описанию следующей заметки Довлатов. «Компромисс» продолжается рассказом о работе главного героя над материалом, посвященным Таллинскому ипподрому. Автор на самом деле договорился с жокеем Ивановым, героем заметки, «расписать» программу скачек. Вместе с ним он выигрывал деньги, делая ставки на заранее известного лидера. Очень жаль, что с ипподромом нынче покончено: жокей выпал в пьяном виде из такси и вот уже несколько лет вынужден работать барменом.
Талнах, 30.08.2022г.
Рождение «обреченного на счастье»
Родился человек, «обреченный на счастье» — это слова о появлении на свет 400-тысячного жителя Таллина, заказанные автору. Герой отправляется в роддом. Здесь первый новорожденный малыш, о котором он сообщает редактору по телефону (сын эфиопа и эстонки), «бракуется», как, впрочем, и второй (сын еврея).
Редактор согласен принять только репортаж о рождении сына русского, члена КПСС, и эстонки. Отцу его привозят деньги за то, чтобы он назвал Лембитом своего сына. Автор репортажа вместе с ним отмечает радостное событие. Счастливый отец рассказывает о «радостях» своей семейной жизни. Проснувшись у одной знакомой среди ночи, журналист тщетно пытается вспомнить события этого вечера.
Главный герой, журналист, оставшись без работы, перелистывает свои газетные вырезки, собранные за “десять лет вранья и притворства”. Это – 70-е гг., когда он жил в Таллине. За каждым газетным текстом-компромиссом следуют воспоминания автора – реальные разговоры, чувства, события.
Перечислив в заметке те страны, из которых прибыли специалисты на научную конференцию, автор выслушивает от редактора обвинения в политической близорукости. Оказывается, в начале списка должны идти страны победившего
социализма, потом – все остальные. Автору заплатили за информацию два рубля.
Он думал – три заплатят…
Тон заметки “Соперники ветра” о Таллинском ипподроме – праздничный и возвышенный. На самом деле автор без труда договорился с героем заметки, жокеем Ивановым, “расписать” программу скачек, и они вдвоем выигрывали деньги, ставя на заранее известного лидера. Жалко, что с ипподромом покончено: “соперник ветра” выпал пьяный из такси и уже несколько лет работает барменом.
Десант в Мерикюла Эстония 1944 Обречённые на смерть
В газету “Вечерний Таллин”, в рубрику “Эстонский букварь”, герой пишет милые детские стишки, в
которых зверь отвечает на русское приветствие по-эстонски. Автору звонит инструктор ЦК: “Выходит, эстонец – зверь? Я, инструктор ЦК партии, – зверь?” “Человек родился. …Человек, обреченный на счастье. ” – слова из заказного репортажа о рождении четырехсоттысячного жителя Таллина.
Герой едет в роддом. Первый новорожденный, о котором он сообщает по телефону редактору, сын эстонки и эфиопа, – “бракуется”. Второй, сын еврея, – тоже. Редактор соглашается принять репортаж о рождении третьего – сына эстонки и русского, члена КПСС.
Привозят деньги для отца за то, чтобы он назвал сына Лембитом. Автор предстояшего репортажа вместе с отцом новорожденного отмечают событие. Счастливый отец делится радостями семейной жизни: “Лежит, бывало, как треска. Я говорю: “Ты, часом, не уснула?” – “Нет, говорит, я все слышу”. – “Не много же, говорю, в тебе пыла”.
А она: “Вроде бы свет на кухне горит…” – “С чего это ты взяла?” – “А счетчик-то вон как работает…” – “Тебе бы, говорю, у него поучиться…” Проснувшись среди ночи у своей знакомой, журналист не может вспомнить остальных событий вечера…
В газете “Советская Эстония” опубликована телеграмма эстонской доярки Брежневу с радостным сообщением о высоких надоях молока, о приеме ее в партию и ответная телеграмма Брежнева. Герой вспоминает, как для написания рапорта доярки его послали вместе с фотокором Жбанковым в один из райкомов партии. Журналистов принимал первый секретарь, к ним были приставлены две молодые девушки, готовые исполнять любые их желания, спиртное лилось рекой. Конечно, журналисты полностью “воспользовались ситуацией”.
Они лишь мельком встретились с дояркой – и телеграмма была написана в коротком перерыве “культурной программы”. Прощаясь в райкоме, Жбанков попросил “для лечения” хотя бы пива. Секретарь испугался – “в райкоме могут увидеть”. “Ну и работенку ты себе выбрал”, – посочувствовал ему Жбанков.
“Самая трудная дистанция” – статья на моральную тему о спортсменке, комсомолке, потом коммунистке, молодом ученом Тийне Кару. Героиня статьи обращается к автору с просьбой помочь ей “раскрепоститься” в половом отношении. Выступить в роли учителя. Автор отказывается.
Тийна просит: “Есть же у тебя друзья-подонки?” “Преобладают”, – соглашается журналист. Перебрав несколько кандидатур, он останавливается на Осе Чернове. После нескольких неудачных попыток Тийна наконец становится счастливой ученицей.
В знак благодарности она вручает автору бутылку виски, с которой он и отправляется писать статью на моральную тему.
“Они мешают нам жить” – заметка о попавшем в медвытрезвитель работнике республиканской прессы Э. Л. Буше. Автор вспоминает трогательную историю своего знакомства с героем заметки. Буш – талантливый человек, пьющий, не выдерживающий компромиссов с начальством, пользующийся любовью у красивых стареющих женщин.
Он берет интервью у капитана западногерманского корабля Пауля Руди, который оказывается бывшим изменником Родины, беглым эстонцем. Офицеры КГБ предлагают Бушу дать показания, что капитан – половой извращенец. Буш, негодуя, отказывается, чем вызывает у полковника КГБ неожиданную фразу: “Вы лучше, чем я думал”. Буша увольняют, он нигде не работает, живет с очередной любимой женщиной; у них поселяется и герой.
На одну из редакционных вечеринок приглашают и Буша – как внештатного автора. В конце вечера, когда все изрядно напились, Буш устраивает скандал, ударив ногой по подносу с кофе, который вносит жена главного редактора. Герою он объясняет свой поступок так: после лжи, которая была во всех речах и в поведении всех присутствующих, по-другому он не мог поступить.
Шестой год живя в Америке, герой с грустью вспоминает о диссиденте и красавце, возмутителе спокойствия, поэте и герое Буше, и не знает, какова его судьба.
“Таллин прощается с Хубертом Ильвесом”. Читая некролог о директоре телестудии, Герое Социалистического Труда, автор некролога вспоминает лицемерие всех, кто присутствовал на похоронах такого же лицемерного карьериста. Печальный юмор этих воспоминаний состоит в том, что из-за путаницы, произошедшей в морге, на привилегированном кладбище хоронили “обычного” покойника.
Но торжественную церемонию довели до конца, рассчитывая ночью поменять гробы…
“Память – грозное оружие!” – репортаж с республиканского слета бывших узников фашистских концлагерей. Герой командирован на слет вместе с тем же фотокором Жбанковым. На банкете, после нескольких принятых рюмок, ветераны разговариваются, и оказывается, что не все сидели только в Дахау. Мелькают “родные” названия: Мордовия, Казахстан…
Выясняются острые национальные вопросы – кто еврей, кто чухонец, которым “Адольф – их лучший друг”. Разряжает обстановку пьяный Жбанков, водружающий на подоконник корзину с цветами. “Шикарный букет”, – говорит герой. “Это не букет, – скорбно ответил Жбанков, – это венок. ”
“На этом трагическом слове я прощаюсь с журналистикой. Хватит!” – заключает автор.
Телеграмма Брежневу
Еще одну любопытную новеллу содержит книга «Компромисс» (Довлатов). В ней говорится о работе над очередной заметкой — телеграммой Брежневу эстонской доярки, которая была опубликована в газете «Советская Эстония». Женщина пишет о высоких надоях молока, а также о том, что ее приняли в партию. Приложена ответная телеграмма Брежнева.
Главный герой вспоминает о том, как его отправили для написания этого рапорта в райком партии вместе со Жбанковым, фотокорреспондентом. Первый секретарь принимал журналистов. Две молодые девушки были приставлены к ним, готовые выполнить любые желания. Рекой лилось спиртное… Естественно, журналисты не преминули воспользоваться выгодной ситуацией.
Они встретились лишь мельком с дояркой. В коротком перерыве этой «культурной программы» была написана телеграмма. Жбанков, прощаясь в райкоме, попросил хотя бы пива «для лечения». Секретарь испугался того, что это могут заметить. Жбанков ему посочувствовал насчет «работенки», которую приходится исполнять секретарю.
Компромисс :: Довлатов Сергей Донатович
Н.С. ДОВЛАТОВОЙ — ЗА ВСЕ МУЧЕНЬЯ!
…И остался я без работы. Может, думаю, на портного выучиться? Я заметил — у портных всегда хорошее настроение…
Встречаю Логинова с телевидения.
— Да вот, ищу работу.
— Есть вакансия. Газета «На страже Родины». Запиши фамилию — Каширин.
— Это лысый такой?
— Каширин — опытный журналист. Человек — довольно мягкий…
— Дерьмо, — говорю, — тоже мягкое.
— Ты что, его знаешь?
— А говоришь… Запиши фамилию. Я записал.
— Ты бы оделся как следует. Моя жена говорит, если бы ты оделся как следует…
Между прочим, его жена звонит как-то раз… Стоп! Открывается широкая волнующая тема. Уведет нас далеко в сторону…
— Заработаю — оденусь. Куплю себе цилиндр…
Я достал свои газетные вырезки. Отобрал наиболее стоящие, Каширин мне не понравился. Тусклое лицо, армейский юмор. Взглянув на меня, сказал:
— Вы, конечно, беспартийный?
Я виновато кивнул.
С каким-то идиотским простодушием он добавил:
— Человек двадцать претендовало на место. Поговорят со мной… и больше не являются. Вы хоть телефон оставьте.
Я назвал случайно осевший в памяти телефон химчистки.
Дома развернул свои газетные вырезки. Кое-что перечитал. Задумался…
Пожелтевшие листы. Десять лет вранья и притворства. И все же какие-то люди стоят за этим, какие-то разговоры, чувства, действительность… Не в самих листах, а там, на горизонте…
Трудна дорога от правды к истине.
В один ручей нельзя ступить дважды. Но можно сквозь толщу воды различить усеянное консервными банками дно. А за пышными театральными декорациями увидеть кирпичную стену, веревки, огнетушитель и хмельных работяг. Это известно всем, кто хоть раз побывал за кулисами…
Начнем с копеечной газетной информации.
(«Советская Эстония». Ноябрь, 1973 г.)
Ученые восьми государств прибыли в Таллинн на 7-ю Конференцию по изучению Скандинавии и Финляндии. Это специалисты из СССР, Польши, Венгрии, ГДР, Финляндии, Швеции, Дании и ФРГ. На конференции работают шесть секций. Более 130 ученых: историков, археологов, лингвистов — выступят с докладами и сообщениями. Конференция продлится до 16 ноября».
Конференция состоялась в Политехническом институте. Я туда заехал, побеседовал. Через пять минут информация была готова. Отдал ее в секретариат. Появляется редактор Туронок, елейный, марципановый человек.
Тип застенчивого негодяя. На этот раз возбужден:
— Вы допустили грубую идеологическую ошибку.
— Вы перечисляете страны…
— Можно и нужно. Дело в том, как вы их перечисляете. В какой очередности. Там идут Венгрия, ГДР, Дания, затем — Польша, СССР, ФРГ…
— Естественно, по алфавиту.
— Это же внеклассовый подход, — застонал Туронок, — существует железная очередность. Демократические страны — вперед! Затем — нейтральные государства. И, наконец, — участники блока…
Я переписал информацию, отдал в секретариат. Назавтра прибегает Туронок:
— Вы надо мной издеваетесь! Вы это умышленно проделываете?!
— Вы перепутали страны народной демократии. У вас ГДР после Венгрии. Опять по алфавиту?! Забудьте это оппортунистическое слово! Вы работник партийной газеты.
Венгрию — на третье место! Там был путч.
— А с Германией была война.
— Не спорьте! Зачем вы спорите?! Это другая Германия, другая! Не понимаю, кто вам доверил?! Политическая близорукость!
Нравственный инфантилизм! Будем ставить вопрос…
За информацию мне уплатили два рубля. Я думал — три заплатят…
(«Советская Эстония». Июнь. 1974 г.)
(Таллиннскому ипподрому — 50 лет).
Статья на моральную тему
Статья под названием «Самая трудная дистанция» написана на моральную тему о комсомолке, спортсменке Тийне Кару. Героиня ее просит автора помочь ей «раскрепоститься» в постели, предлагает ему стать ее учителем. Автор, однако, отказывается. Тогда Тийна спрашивает, есть ли у него «друзья-подонки». Автор отвечает, что таковые «преобладают».
Перебрав в уме несколько кандидатур, он решает остановиться на Осе Чернове. Тийна после нескольких неудачных попыток становится счастливой ученицей. Она вручает автору в знак благодарности бутылку виски, открыв которую, он начинает писать эту статью на моральную тему.
Никаких компромиссов
Еще одну заметку описывает Довлатов («Компромисс»). Называется она «Они мешают нам жить». В ней рассказывается о Э. Л. Буше, работнике республиканской прессы, который попал в медветрезвитель. Автор ее вспоминает, как познакомился с героем этой заметки.
Буш — человек талантливый, пьющий, пользующийся популярностью у стареющих красивых женщин, не способный на компромиссы с начальством. Он берет интервью у Пауля Руди, капитана одного западногерманского корабля, оказавшегося беглым эстонцем, изменником Родины. Офицеры КГБ советуют Бушу дать показания о том, что Пауль Руди является половым извращенцем.
Негодуя, он отказывается и вызывает тем самым неожиданную фразу полковника КГБ о том, что он лучше, чем ожидалось. Буша увольняют, он становится безработным, живет с очередной женщиной, герой поселяется у них. Бывшего журналиста однажды приглашают на редакционную вечеринку как внештатного автора.
После того как в конце вечера все сильно напились, Буш скандалит, ударяет ногой по подносу, который вносит супруга главного редактора. Он объясняет герою свой поступок следующим образом: после лжи, которой отмечены речи и поведение присутствующих, он не мог поступить иначе. Герой, уже 6-й год проживая в Америке, вспоминает с грустью о красавце и диссиденте, возмутителе спокойствия поэте Буше, о дальнейшей судьбе которого ему неизвестно.
Сергей Довлатов — Компромисс
Главный герой, журналист, оставшись без работы, перелистывает свои газетные вырезки, собранныеза «десять лет вранья и притворства». Это — 70-е гг., когда он жил в Таллине.
За каждым газетнымтекстом-компромиссом следуют воспоминания автора — реальные разговоры, чувства, события.Перечислив в заметке те страны, из которых прибыли специалисты на научную конференцию, авторвыслушивает от редактора обвинения в политической близорукости. Оказывается, в начале спискадолжны идти страны победившего социализма, потом — все остальные. Автору заплатили за информациюдва рубля. Он думал — три заплатят…Тон заметки «Соперники ветра» о Таллинском ипподроме — праздничный и возвышенный. На самом делеавтор без труда договорился с героем заметки, жокеем Ивановым, «расписать» программу скачек, и онивдвоем выигрывали деньги, ставя на заранее известного лидера.
Жалко, что с ипподромом покончено:«соперник ветра» выпал пьяный из такси и уже несколько лет работает барменом.В газету «Вечерний Таллин», в рубрику «Эстонский букварь», герой пишет милые детские стишки, вкоторых зверь отвечает на русское приветствие по-эстонски. Автору звонит инструктор ЦК. «Выходит,эстонец — зверь.
Я, инструктор ЦК партии, — зверь?» «Человек родился. …Человек, обреченный насчастье. » — слова из заказного репортажа о рождении четырехсоттысячного жителя Таллина. Геройедет в роддом. Первый новорожденный, о котором он сообщает по телефону редактору, сын эстонки иэфиопа, — «бракуется». Второй, сын еврея, — тоже. Редактор соглашается принять репортаж о рождениитретьего — сына эстонки и русского, члена КПСС.
Привозят деньги для отца за то, чтобы он назвалсына Лембитом. Автор предстояшего репортажа вместе с отцом новорожденного отмечают событие.Счастливый отец делится радостями семейной жизни. «Лежит, бывало, как треска. Я говорю. «Ты, часом,не уснула?» — «Нет, говорит, я все слышу». — «Не много же, говорю, в тебе пыла». А она. «Вроде бы светна кухне горит…» — «С чего это ты взяла?» — «А счетчик-то вон как работает…» — «Тебе бы, говорю, унего поучиться…» Проснувшись среди ночи у своей знакомой, журналист не может вспомнить остальныхсобытий вечера…В газете «Советская Эстония» опубликована телеграмма эстонской доярки Брежневу с радостнымсообщением о высоких надоях молока, о приеме её в партию и ответная телеграмма Брежнева.
Геройвспоминает, как для написания рапорта доярки его послали вместе с фотокором Жбанковым в один израйкомов партии. Журналистов принимал первый секретарь, к ним были приставлены две молодыедевушки, готовые исполнять любые их желания, спиртное лилось рекой. Конечно, журналисты полностью«воспользовались ситуацией».
Они лишь мельком встретились с дояркой — и телеграмма была написанав коротком перерыве «культурной программы». Прощаясь в райкоме, Жбанков попросил «для лечения»хотя бы пива. Секретарь испугался — «в райкоме могут увидеть». «Ну и работенку ты себе выбрал», —посочувствовал ему Жбанков.«Самая трудная дистанция» — статья на моральную тему о спортсменке, комсомолке, потомкоммунистке, молодом ученом Тийне Кару.
Героиня статьи обращается к автору с просьбой помочь ей«раскрепоститься» в половом отношении. Выступить в роли учителя. Автор отказывается. Тийнапросит. «Есть же у тебя друзья-подонки?» «Преобладают», — соглашается журналист. Перебравнесколько кандидатур, он останавливается на Осе Чернове. После нескольких неудачных попытокТийна наконец становится счастливой ученицей.
В знак благодарности она вручает автору бутылкувиски, с которой он и отправляется писать статью на моральную тему.«Они мешают нам жить» — заметка о попавшем в медвытрезвитель работнике республиканской прессыЭ. Л. Буше. Автор вспоминает трогательную историю своего знакомства с героем заметки. Буш —талантливый человек, пьющий, не выдерживающий компромиссов с начальством, пользующийся любовью украсивых стареющих женщин.
Он берет интервью у капитана западногерманского корабля Пауля Руди,который оказывается бывшим изменником Родины, беглым эстонцем. Офицеры КГБ предлагают Бушу датьпоказания, что капитан — половой извращенец. Буш, негодуя, отказывается, чем вызывает у полковникаКГБ неожиданную фразу. «Вы лучше, чем я думал». Буша увольняют, он нигде не работает, живет сочередной любимой женщиной.
У них поселяется и герой. На одну из редакционных вечеринокприглашают и Буша — как внештатного автора. В конце вечера, когда все изрядно напились, Бушустраивает скандал, ударив ногой по подносу с кофе, который вносит жена главного редактора. Героюон объясняет свой поступок так. После лжи, которая была во всех речах и в поведении всехприсутствующих, по-другому он не мог поступить.
Шестой год живя в Америке, герой с грустьювспоминает о диссиденте и красавце, возмутителе спокойствия, поэте и герое Буше, и не знает, каковаего судьба.«Таллин прощается с Хубертом Ильвесом». Читая некролог о директоре телестудии, ГероеСоциалистического Труда, автор некролога вспоминает лицемерие всех, кто присутствовал напохоронах такого же лицемерного карьериста. Печальный юмор этих воспоминаний состоит в том, чтоиз-за путаницы, произошедшей в морге, на привилегированном кладбище хоронили «обычного»покойника. Но торжественную церемонию довели до конца, рассчитывая ночью поменять гробы…«Память — грозное оружие!» — репортаж с республиканского слета бывших узников фашистскихконцлагерей. Герой командирован на слет вместе с тем же фотокором Жбанковым.
На банкете, посленескольких принятых рюмок, ветераны разговариваются, и оказывается, что не все сидели только вДахау. Мелькают «родные» названия. Мордовия, Казахстан… Выясняются острые национальные вопросы— кто еврей, кто чухонец, которым «Адольф — их лучший друг». Разряжает обстановку пьяный Жбанков,водружающий на подоконник корзину с цветами. «Шикарный букет», — говорит герой. «Это не букет, —скорбно ответил Жбанков, — это венок. »«На этом трагическом слове я прощаюсь с журналистикой. Хватит!» — заключает автор..
Недоразумение на похоронах
Следующая заметка посвящена прощанию Таллина с Хубертом Ильвесом. Перечитывая этот некролог о Герое Социалистического Труда, директоре телестудии, автор его вспоминает лицемерие присутствовавших на похоронах столь же лицемерного карьериста. Грустный юмор воспоминаний состоит в том, что из-за произошедшей в морге путаницы «обычного» покойника хоронят на привилегированном кладбище. Однако торжественную церемонию решают довести до конца, планируя поменять гробы ночью.
Жертвы концлагерей
Главный герой повести — журналист, который остался без работы. В данный момент он просматривает собранные им за десять лет газетные вырезки. Эти десять лет были годами притворства и вранья, и сейчас, просматривая пожелтевшие от времени листы, он читал тексты которые можно назвать компромиссами, а в действительности видел за каждым из них реальные судьбы, разговоры и события. Шли семидесятые. В те годы журналист проживал в Таллине.
Герой перечисляет страны принявшие участие в научной конференции, но стоило ему закончить, как он начинает выслушивать обвинения в политической близорукости от своего редактора. Как оказывается, первыми должны быть перечислены страны победившего социализма, и только потом — остальные. Получив за информацию два рубля, автор рассержено думал о том, что рассчитывал на три.
Сам по себе фон газетной заметки «Соперники ветра», рассказывающей о Таллинском ипподроме был немного пафосным и, несомненно — праздничным. В действительности, сам автор без особых усилий смог договориться с главным героем своей публикации, который рассказал обо всей программе, и теперь они оба ставили на уже известного лидера, и таким образом, выигрывали деньги. Очень жаль, что «соперник ветра» в один из дней выпал из такси, будучи в состояние полной алкогольной прострации и потому, уже которой год работает где-то барменом. Для газеты «Вечерний Таллин» в рубрику «Эстонский букварь», наш герой сочиняет занятные детские стихотворения, в которых зверушка на эстонском отвечает на приветствие, сказанное на русском.
Наш герой отправляется в роддом, ему нужно сделать репортаж о рождение четырехсоттысячного новорожденного в Таллине. Добравшись до места, он звонит редактору и по телефону докладывает ситуацию: родился младенец, у которого мать эстонка, а отец родом из Эфиопии, но этот вариант отклоняется. Следующий малыш, увидевший этот мир был сыном еврея, и опять редактор отклоняет вариант.
Наконец, у эстонки и русского члена партии родился сын — редактор принимает и герой спешит написать о событие заметку. Немного погодя привозят деньги предназначенные отцу ребенка и просят его назвать сына Лембитом. Наш герой отмечает рождение сына вместе с его отцом. Во время застолья счастливый отец горестно жалуется на супругу, ее холодность и отрешенность. Когда он просыпается посреди ночи, то понимает, что находится у одной своей знакомой, но как здесь очутился — вспомнить не может.
В одной из эстонских газет была опубликована телеграмма, автором которой была доярка, а предназначалась она Брежневу. Содержание было бесхитростным — доярка сообщала о высоких результатах в надое молока и о приеме ее самой в партию. Рядом опубликована ответная телеграмма от Леонида Ильича.
Наш герой вспоминает, что для написания этой телеграммы его и фотокора Жбанокова отправили в один из районных комитетов партии. Принимал журналистов сам первый секретарь и к ним были приставлены две симпатичные девушки, которые были готовы в любой момент исполнить любое их желание. Реки спиртного были дополнением к общей картине. Несомненно, что откомандированные репортеры не отказались и воспользовались ситуацией. Саму доярку они видели мельком, а телеграмма была написана в перерыве культурной программы.
Следующая статья, попавшая на глаза нашему герою называлась «Самая трудная дистанция», была написана о спортсменке и комсомолке, которая в последствие стала членом партии — ученой Тийне Кару. Героиня статьи просила нашего героя о том, что бы он помог ей как-то раскрепоститься в сексуальном плане. Однако герой отказывается, тогда она интересуется о друзьях и когда кандидат был подобран, Тийне становится счастливой и способной ученицей. За это она подарила герою бутылку виски, вместе с которой он и сочинял саму статью на тему морали.
Очередная статья называлась «Они мешают нам жить» была о попавшем в медицинский вытрезвитель Буше, который был сотрудником республиканской прессы. Сам он был талантливым человеком, однако любил выпить и не терпел компромиссов с начальством, но пользовался популярностью у немолодых и красивых женщин.
Однажды он брал интервью у капитана западногерманского корабля, который, как позже выяснилось, оказывается бывшим изменником и беглым эстонцем. Прибывшие сотрудники КГБ предлагают Бушу дать показания, что буто-бы капитан извращенец. Однако Буш отказывается и полковник говорит ему, что он оказался лучше, чем они предполагали, но после Буша увольняют.
После этого он не устраивается на работу, а живет у очередной из своих любовниц. У них поселяется наш герой. На одной из вечеринок в редакции, пригласили и Буша, поскольку он считался внештатным корреспондентом. Вечером, когда все напились, он устраивает скандал, и пинает поднос с кофе, который несла жена главного редактора.
Нашему герою он говорил позже, что не мог поступить иначе, после того, как услышал от всех столько вранья. Листая заметки, герой вдруг встречает статью под названием «Таллин прощается с Хубертом Ильвесом». Когда он стал читать этот некролог о покойном директоре телестудии, герой вспоминает только лицемерие тех, кто присутствовал на похоронах этого лицемерного карьериста. Весь черный юмор в том, что из-за путаницы в морге, на привилегированном кладбище похоронили обычного человека. Однако церемония была доведена до финала, а ночью хотели просто поменять гробы.
Следующая заметка, на которой останавливается взгляд — «Память — грозное оружие!» . Это был репортаж со слета бывших узников фашистских лагерей смерти. На слет наш герой был откомандирован вместе со Жбанковым — известным нам фотокором. Когда на банкете ветераны разговорились после нескольких рюмок, то оказывается, что не все сидели в Дахау.
Было множество мелких и таких родных названий: Казахстан, Мордовия… Однако начинаются разборки и на национальной почве с выяснением кто есть кто. Обстановка разряжается когда пьяный Жбанков пытался на подоконник водрузить корзину с цветами, на что наш герой замечает, что это довольно шикарный букет. Жбанков тогда сказал, что это не букет, а венок. На этом слове автор решил попрощаться с журналистикой и сказал самому себе: «Хватит!»
Источник: storylists.ru
Сергей Довлатов — Компромисс
Главный герой повести — журналист, который остался без работы. В данный момент он просматривает собранные им за десять лет газетные вырезки. Эти десять лет были годами притворства и вранья, и сейчас, просматривая пожелтевшие от времени листы, он читал тексты которые можно назвать компромиссами, а в действительности видел за каждым из них реальные судьбы, разговоры и события. Шли семидесятые. В те годы журналист проживал в Таллине.
Герой перечисляет страны принявшие участие в научной конференции, но стоило ему закончить, как он начинает выслушивать обвинения в политической близорукости от своего редактора. Как оказывается, первыми должны быть перечислены страны победившего социализма, и только потом — остальные. Получив за информацию два рубля, автор рассержено думал о том, что рассчитывал на три.
Сам по себе фон газетной заметки «Соперники ветра», рассказывающей о Таллинском ипподроме был немного пафосным и, несомненно — праздничным. В действительности, сам автор без особых усилий смог договориться с главным героем своей публикации, который рассказал обо всей программе, и теперь они оба ставили на уже известного лидера, и таким образом, выигрывали деньги. Очень жаль, что «соперник ветра» в один из дней выпал из такси, будучи в состояние полной алкогольной прострации и потому, уже которой год работает где-то барменом. Для газеты «Вечерний Таллин» в рубрику «Эстонский букварь», наш герой сочиняет занятные детские стихотворения, в которых зверушка на эстонском отвечает на приветствие, сказанное на русском.
Наш герой отправляется в роддом, ему нужно сделать репортаж о рождение четырехсоттысячного новорожденного в Таллине. Добравшись до места, он звонит редактору и по телефону докладывает ситуацию: родился младенец, у которого мать эстонка, а отец родом из Эфиопии, но этот вариант отклоняется. Следующий малыш, увидевший этот мир был сыном еврея, и опять редактор отклоняет вариант.
Наконец, у эстонки и русского члена партии родился сын — редактор принимает и герой спешит написать о событие заметку. Немного погодя привозят деньги предназначенные отцу ребенка и просят его назвать сына Лембитом. Наш герой отмечает рождение сына вместе с его отцом. Во время застолья счастливый отец горестно жалуется на супругу, ее холодность и отрешенность. Когда он просыпается посреди ночи, то понимает, что находится у одной своей знакомой, но как здесь очутился — вспомнить не может.
В одной из эстонских газет была опубликована телеграмма, автором которой была доярка, а предназначалась она Брежневу. Содержание было бесхитростным — доярка сообщала о высоких результатах в надое молока и о приеме ее самой в партию. Рядом опубликована ответная телеграмма от Леонида Ильича.
Наш герой вспоминает, что для написания этой телеграммы его и фотокора Жбанокова отправили в один из районных комитетов партии. Принимал журналистов сам первый секретарь и к ним были приставлены две симпатичные девушки, которые были готовы в любой момент исполнить любое их желание. Реки спиртного были дополнением к общей картине. Несомненно, что откомандированные репортеры не отказались и воспользовались ситуацией. Саму доярку они видели мельком, а телеграмма была написана в перерыве культурной программы.
Следующая статья, попавшая на глаза нашему герою называлась «Самая трудная дистанция», была написана о спортсменке и комсомолке, которая в последствие стала членом партии — ученой Тийне Кару. Героиня статьи просила нашего героя о том, что бы он помог ей как-то раскрепоститься в сексуальном плане. Однако герой отказывается, тогда она интересуется о друзьях и когда кандидат был подобран, Тийне становится счастливой и способной ученицей. За это она подарила герою бутылку виски, вместе с которой он и сочинял саму статью на тему морали.
Очередная статья называлась «Они мешают нам жить» была о попавшем в медицинский вытрезвитель Буше, который был сотрудником республиканской прессы. Сам он был талантливым человеком, однако любил выпить и не терпел компромиссов с начальством, но пользовался популярностью у немолодых и красивых женщин.
Однажды он брал интервью у капитана западногерманского корабля, который, как позже выяснилось, оказывается бывшим изменником и беглым эстонцем. Прибывшие сотрудники КГБ предлагают Бушу дать показания, что буто-бы капитан извращенец. Однако Буш отказывается и полковник говорит ему, что он оказался лучше, чем они предполагали, но после Буша увольняют.
После этого он не устраивается на работу, а живет у очередной из своих любовниц. У них поселяется наш герой. На одной из вечеринок в редакции, пригласили и Буша, поскольку он считался внештатным корреспондентом. Вечером, когда все напились, он устраивает скандал, и пинает поднос с кофе, который несла жена главного редактора.
Нашему герою он говорил позже, что не мог поступить иначе, после того, как услышал от всех столько вранья. Листая заметки, герой вдруг встречает статью под названием «Таллин прощается с Хубертом Ильвесом». Когда он стал читать этот некролог о покойном директоре телестудии, герой вспоминает только лицемерие тех, кто присутствовал на похоронах этого лицемерного карьериста. Весь черный юмор в том, что из-за путаницы в морге, на привилегированном кладбище похоронили обычного человека. Однако церемония была доведена до финала, а ночью хотели просто поменять гробы.
Следующая заметка, на которой останавливается взгляд — «Память — грозное оружие!» . Это был репортаж со слета бывших узников фашистских лагерей смерти. На слет наш герой был откомандирован вместе со Жбанковым — известным нам фотокором. Когда на банкете ветераны разговорились после нескольких рюмок, то оказывается, что не все сидели в Дахау.
Было множество мелких и таких родных названий: Казахстан, Мордовия… Однако начинаются разборки и на национальной почве с выяснением кто есть кто. Обстановка разряжается когда пьяный Жбанков пытался на подоконник водрузить корзину с цветами, на что наш герой замечает, что это довольно шикарный букет. Жбанков тогда сказал, что это не букет, а венок. На этом слове автор решил попрощаться с журналистикой и сказал самому себе: «Хватит!»
Главный герой, журналист, оставшись без работы, перелистывает свои газетные вырезки, собранные за «десять лет вранья и притворства». Это — 70-е гг., когда он жил в Таллине. За каждым газетным текстом-компромиссом следуют воспоминания автора — реальные разговоры, чувства, события.
Перечислив в заметке те страны, из которых прибыли специалисты на научную конференцию, автор выслушивает от редактора обвинения в политической близорукости. Оказывается, в начале списка должны идти страны победившего социализма, потом — все остальные. Автору заплатили за информацию два рубля. Он думал — три заплатят…
Тон заметки «Соперники ветра» о Таллинском ипподроме — праздничный и возвышенный. На самом деле автор без труда договорился с героем заметки, жокеем Ивановым, «расписать» программу скачек, и они вдвоём выигрывали деньги, ставя на заранее известного лидера. Жалко, что с ипподромом покончено: «соперник ветра» выпал пьяный из такси и уже несколько лет работает барменом.
В газету «Вечерний Таллин», в рубрику «Эстонский букварь», герой пишет милые детские стишки, в которых зверь отвечает на русское приветствие по-эстонски. Автору звонит инструктор ЦК: «Выходит, эстонец — зверь? Я, инструктор ЦК партии, — зверь?» «Человек родился. …Человек, обречённый на счастье. » — слова из заказного репортажа о рождении четырехсоттысячного жителя Таллина.
Герой едет в роддом. Первый новорождённый, о котором он сообщает по телефону редактору, сын эстонки и эфиопа, — «бракуется». Второй, сын еврея, — тоже. Редактор соглашается принять репортаж о рождении третьего — сына эстонки и русского, члена КПСС. Привозят деньги для отца за то, чтобы он назвал сына Лембитом.
Автор предстояшего репортажа вместе с отцом новорождённого отмечают событие. Счастливый отец делится радостями семейной жизни: «Лежит, бывало, как треска. Я говорю: «Ты, часом, не уснула?» — «Нет, говорит, я все слышу». — «Не много же, говорю, в тебе пыла». А она: «Вроде бы свет на кухне горит…» — «С чего это ты взяла?» — «А счётчик-то вон как работает…» — «Тебе бы, говорю, у него поучиться…» Проснувшись среди ночи у своей знакомой, журналист не может вспомнить остальных событий вечера…
В газете «Советская Эстония» опубликована телеграмма эстонской доярки Брежневу с радостным сообщением о высоких надоях молока, о приёме её в партию и ответная телеграмма Брежнева. Герой вспоминает, как для написания рапорта доярки его послали вместе с фотокором Жбанковым в один из райкомов партии.
Журналистов принимал первый секретарь, к ним были приставлены две молодые девушки, готовые исполнять любые их желания, спиртное лилось рекой. Конечно, журналисты полностью «воспользовались ситуацией». Они лишь мельком встретились с дояркой — и телеграмма была написана в коротком перерыве «культурной программы». Прощаясь в райкоме, Жбанков попросил «для лечения» хотя бы пива. Секретарь испугался — «в райкоме могут увидеть». «Ну и работёнку ты себе выбрал», — посочувствовал ему Жбанков.
«Самая трудная дистанция» — статья на моральную тему о спортсменке, комсомолке, потом коммунистке, молодом учёном Тийне Кару. Героиня статьи обращается к автору с просьбой помочь ей «раскрепоститься» в половом отношении. Выступить в роли учителя. Автор отказывается. Тийна просит: «Есть же у тебя друзья-подонки?» «Преобладают», — соглашается журналист.
Перебрав несколько кандидатур, он останавливается на Осе Чернове. После нескольких неудачных попыток Тийна наконец становится счастливой ученицей. В знак благодарности она вручает автору бутылку виски, с которой он и отправляется писать статью на моральную тему.
«Они мешают нам жить» — заметка о попавшем в медвытрезвитель работнике республиканской прессы Э. Л. Буше. Автор вспоминает трогательную историю своего знакомства с героем заметки. Буш — талантливый человек, пьющий, не выдерживающий компромиссов с начальством, пользующийся любовью у красивых стареющих женщин.
Он берет интервью у капитана западногерманского корабля Пауля Руди, который оказывается бывшим изменником Родины, беглым эстонцем. Офицеры КГБ предлагают Бушу дать показания, что капитан — половой извращенец. Буш, негодуя, отказывается, чем вызывает у полковника КГБ неожиданную фразу: «Вы лучше, чем я думал».
Буша увольняют, он нигде не работает, живёт с очередной любимой женщиной; у них поселяется и герой. На одну из редакционных вечеринок приглашают и Буша — как внештатного автора. В конце вечера, когда все изрядно напились, Буш устраивает скандал, ударив ногой по подносу с кофе, который вносит жена главного редактора. Герою он объясняет свой поступок так: после лжи, которая была во всех речах и в поведении всех присутствующих, по-другому он не мог поступить. Шестой год живя в Америке, герой с грустью вспоминает о диссиденте и красавце, возмутителе спокойствия, поэте и герое Буше, и не знает, какова его судьба.
«Таллин прощается с Хубертом Ильвесом». Читая некролог о директоре телестудии, Герое Социалистического Труда, автор некролога вспоминает лицемерие всех, кто присутствовал на похоронах такого же лицемерного карьериста. Печальный юмор этих воспоминаний состоит в том, что из-за путаницы, произошедшей в морге, на привилегированном кладбище хоронили «обычного» покойника. Но торжественную церемонию довели до конца, рассчитывая ночью поменять гробы…
«Память — грозное оружие!» — репортаж с республиканского слёта бывших узников фашистских концлагерей. Герой командирован на слёт вместе с тем же фотокором Жбанковым. На банкете, после нескольких принятых рюмок, ветераны разговариваются, и оказывается, что не все сидели только в Дахау. Мелькают «родные» названия: Мордовия, Казахстан… Выясняются острые национальные вопросы — кто еврей, кто чухонец, которым «Адольф — их лучший друг». Разряжает обстановку пьяный Жбанков, водружающий на подоконник корзину с цветами. «Шикарный букет», — говорит герой. «Это не букет, — скорбно ответил Жбанков, — это венок. »
«На этом трагическом слове я прощаюсь с журналистикой. Хватит!» — заключает автор.
Источник: abcsynonym.ru
Сергей Довлатов «Рассказы» — цитаты из книги
Я снял ботинки и улёгся. Нужно было сосредоточиться. Иначе контуры действительности безнадёжно расплывались. Я вдруг увидел себя издали, растерянным и нелепым. Кто я? Зачем здесь нахожусь? Почему лежу за ширмой в ожидании бог знает чего?
И как глупо сложилась жизнь.
Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил её шампунь своей возлюбленной.
Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. Жена всю ночь рыдала от умиления и нежности. Консервы девять лет в Мордовию посылала. Ждала.
А хороший человек, кому он нужен, спрашивается.
Всё расплывается, ускользает. Я вспоминаю море, дюны, обесцвеченный песок. И девушку, которая всегда была права. И то, как мы сидели рядом на днище перевёрнутой лодки. И то, как я поймал окунька, бросил его в море.
А потом уверял девушку, что рыбка крикнула: «Мерси!».
Знаю я эти культурные дома. Иконы, самовары, Нефертити. Какие-то многозначительные черепки. Уйма книг, и все новенькие. А водки — на донышке.
Вечно на донышке.
— Директор театра — бывший обер-лейтенант СС. Кроме того, он голубой.
— Что значит — голубой?
— Так раньше называли гомосексуалистов. Он к вам не приставал?
Приставал, думаю. Ещё как приставал. Руку мне, журналисту, подал. То-то я удивился.
Однажды Марианна не выдержала и закричала:
— Где ты бродишь, подлец?! Почему возвращаешься среди ночи?!
Буш виновато ответил:
— Я бы вернулся утром — просто не хватило денег.
Жена советует: «Тебе надо бегать по утрам». А я отвечаю: «Если я побегу, то уже не вернусь. »
Так я пошёл в гору. До этого был подобен советскому рублю. Все его любят, и падать некуда. У доллара всё иначе. Забрался на такую высоту и падает, падает.
— Вы мужественный человек?
— Не знаю. Раньше мог два литра выпить. А теперь от семисот граммов балдею. Возраст.
А день вчерашний — куда он подевался? И если забыт, то что же вынудило меня шесть лет спустя написать: «В этой повести нет ангелов и нет злодеев. Нет грешников и праведников нет. »?
И вообще, что мы за люди такие?
Я знал, ещё три рюмки, и с делами будет покончено. В этом смысле хорошо пить утром. Выпил — и целый день свободен.
В жизни газетчика есть всё, чем прекрасна жизнь любого достойного мужчины.
Искренность? Газетчик искренне говорит не то, что думает.
Творчество? Газетчик без конца творит, выдавая желаемое за действительное.
Любовь? Газетчик нежно любит то, что не стоит любви.
В Буше имелось то, что роковым образом действует на стареющих женщин. А именно — бедность, красота, саркастический юмор, но главное — полное отсутствие характера.
Даже интеллигентные люди врут, что у них приличная зарплата. Я сам всегда рублей двадцать прибавляю, хотя действительно неплохо зарабатываю.
Известно, что порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия.
Ты дежуришь в изоляторе. В соседней камере гремит наручниками Анаги-заде. Шумит пилорама. А дни, холодные, нелепые, бредут за стёклами, опережая почту.
Бескорыстное враньё — это не ложь, это поэзия.
В нашей конторе из тридцати двух сотрудников по штату двадцать восемь называли себя: «Золотое перо республики». Мы трое в порядке оригинальности назывались — серебряными.
У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем.
Источник: www.askbooka.ru
Из голубого дневника Звягиной Вари 10 глава
И друзья у меня появились соответствующие. Это были молодые писатели, художники, ученые, врачи. Полноценные, хорошо зарабатывающие люди. Мы ходили по театрам и ресторанам, ездили на острова. Короче, вели нормальный для творческой интеллигенции образ жизни.
Все эти месяцы я помнил о Буше. Ведь Таллинн — город маленький, интимный. Обязательно повстречаешь знакомого хоть раз в неделю.
Буш не завидовал моим успехам. Наоборот, он радостно повторял: «Действуй, старик! Наши люди должны занимать ключевые посты в государстве!»
Я одалживал Бушу деньги. Раз двадцать платил за него в Мюнди-баре. То есть вел себя как полагается. А что я мог сделать еще? Не уступать же было ему свою должность?
Честное слово, я не избегал Буша. Просто мы относились теперь к различным социальным группам.
Мало того, я настоял, чтобы Буша снова использовали как внештатного автора. Откровенно говоря, для этого я был вынужден преодолеть значительное сопротивление. История с капитаном Руди все еще не забылась.
Разумеется, Бушу теперь не доверяли материалов с политическим оттенком. Он писал бытовые, спортивные, культурные информации. Каждое его выступление я старался похвалить на летучке. Буш стал чаще появляться в редакционных коридорах.
К этому времени он несколько потускнел. Брюки его слегка лоснились на коленях. Пиджак явно требовал чистки. Однако стареющие женщины (а их в любой редакции хватает) продолжали, завидев Буша, мучительно краснеть. Значит, его преимущества таились внутри, а не снаружи.
В редакции Буш держался корректно и скромно. С начальством безмолвно раскланивался. С рядовыми журналистами обменивался новостями. Женщинам говорил комплименты.
Помню, в редакции отмечалось шестидесятилетие заведующей машинописным бюро — Лорейды Филипповны Кожич. Буш посвятил ей милое короткое стихотворение:
Вздыхаю я, завидевши Лорейду…
Ах, что бы это значило по Фрейду?!
После этого Лорейда Филипповна неделю ходила сияющая и бледная одновременно…
Есть у номенклатурных работников одно привлекательное свойство. Они не злопамятны хотя бы потому, что ленивы. Им не хватает сил для мстительного рвения. Для подлинного зла им не хватает чистого энтузиазма. За многие годы благополучия их чувства притупляются до снисходительности.
Их мысли так безжизненны, что это временами напоминает доброту.
Редактор «Советской Эстонии» был человеком добродушным. Разумеется, до той минуты, пока не становился жестоким и злым. Пока его не вынуждали к этому соответствующие инструкции. Известно, что порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия…
Короче, Бушу разрешили печататься. Первое время его заметки редактировались с особой тщательностью. Затем стало ясно, что Буш изменился, повзрослел. Его корреспонденции становились все более объемистыми и значительными по тематике. Три или четыре очерка Буша вызвали небольшую сенсацию.
На фоне местных журналистских кадров он заметно выделялся.
В декабре редактор снова заговорил о предоставлении Бушу штатного места. Кроме того, за Буша ратовали все стареющие женщины из месткома. Да и мы с Шаблинским активно его поддерживали. На одной летучке я сказал: «Необходимо полнее использовать Буша. Иначе мы толкнем его на скользкий диссидентский путь…»
Трудоустройство Буша приобрело характер идеологического мероприятия. Главный редактор, улыбаясь, поглядывал в его сторону. Судьба его могла решиться в обозримом будущем.
Подошел Новый год. Намечалась традиционная конторская вечеринка. Как это бывает в подобных случаях, заметно активизировались лодыри. Два алкоголика метранпажа побежали за водкой. Толстые девицы из отдела писем готовили бутерброды.
Выездные корреспонденты Рушкис и Богданов накрывали столы.
Работу в этот день закончили пораньше. Внештатных авторов просили не расходиться. Редактор вызвал Буша и сказал:
— Надеюсь, мы увидимся сегодня вечером. Я хочу сообщить вам приятную новость.
Сотрудники бродили по коридорам. Самые нетерпеливые заперлись в отделе быта. Оттуда доносился звон стаканов.
Некоторые ушли домой переодеться. К шести часам вернулись. Буш щеголял в заграничном костюме табачного цвета. Его лакированные туфли сверкали. Сорочка издавала канцелярский шелест.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал я ему.
Буш смущенно улыбнулся:
— Вчера Галина зубы продала. Отнесла ювелиру две платиновые коронки. И купила мне всю эту сбрую. Ну как я могу ее после этого бросить.
Мы расположились в просторной комнате секретариата. Шли заключительные приготовления. Все громко беседовали, курили, смеялись.
Вообще редакционные пьянки — это торжество демократии. Здесь можно подшутить над главным редактором. Решить вопрос о том, кто самый гениальный журналист эпохи. Выразить кому-то свои претензии. Произнести неумеренные комплименты. Здесь можно услышать, например, такие речи:
— Старик, послушай, ты — гигант! Ты — Паганини фоторепортажа!
— А ты, — доносится ответ, — Шекспир экономической передовицы.
Здесь же разрешаются текущие амурные конфликты. Плетутся интриги. Тайно выдвигаются кандидаты на Доску почета.
Иначе говоря, каждодневный редакционный бардак здесь становится нормой. Окончательно воцаряется типичная для редакции атмосфера с ее напряженным, лихорадочным бесплодием…
Буш держался на удивление чопорно и строго. Сел в кресло у окна. Взял с полки книгу. Погрузился в чтение. Книга называлась «Трудные случаи орфографии и пунктуации».
Наконец всех пригласили к столу. Редактор дождался полной тишины и сказал:
— Друзья мои! Вот и прошел еще один год, наполненный трудом. Нам есть что вспомнить. Были у нас печали и радости. Были достижения и неудачи. Но в целом, хочу сказать, газета добилась значительных успехов. Все больше мы публикуем серьезных, ярких и глубоких материалов.
Все реже совершаем мы просчеты и ошибки. Убежден, что в наступающем году мы будем работать еще дружнее и сплоченнее… Сегодня мне звонили из Центрального Комитета. Иван Густавович Кэбин шлет вам свои поздравления. Разрешите мне от души к ним присоединиться. С Новым годом, друзья мои.
После этого было множество тостов. Пили за главного редактора и ответственного секретаря. За скромных тружеников — корректоров и машинисток. За внештатных корреспондентов и активных рабкоров. Кто-то говорил о политической бдительности. Кто-то предлагал создать футбольную команду.
Редакционный стукач Игорь Гаспль призывал к чувству локтя. Мишка Шаблинский предложил тост за очаровательных женщин…
Комната наполнилась дымом. Все разбрелись с фужерами по углам. Закуски быстро таяли.
Торшина из отдела быта уговаривала всех спеть хором. Фима Быковер раздавал долги. Завхоз Мелешко сокрушался:
— Видимо, я так и не узнаю, кто стянул общественный рефлектор.
Вскоре появилась уборщица Хильда. Надо было освобождать помещение.
— Еще минут десять, — сказал редактор и лично протянул Хильде бокал шампанского.
Затем на пороге возникла жена главного редактора — Зоя Семеновна. В руках она несла громадный мельхиоровый поднос. На подносе тонко дребезжали чашечки с кофе.
До этого Буш сидел неподвижно. Фужер он поставил на крышку радиолы. На коленях его лежал раскрытый справочник.
Потом Буш встал. Широко улыбаясь, приблизился к Зое Семеновне. Внезапно произвел какое-то стремительное футбольное движение. Затем — могучим ударом лакированного ботинка вышиб поднос из рук ошеломленной женщины.
Помещение наполнилось звоном. Ошпаренные сотрудники издавали пронзительные вопли. Люба Торшина, вскрикнув, потеряла сознание…
Четверо внештатников схватили Буша за руку. Буш не сопротивлялся. На лице его застыла счастливая улыбка.
Кто-то уже звонил в милицию. Кто-то — в «скорую помощь»…
Через три дня Буша обследовала психиатрическая комиссия. Признала его совершенно вменяемым. В результате его судили за хулиганство. Буш получил два года — условно.
Хорошо еще, что редактор не добивался более сурового наказания. То есть Буш легко отделался. Но о журналистике ему теперь смешно было и думать…
Тут я на месяц потерял Буша из виду. Ездил в Ленинград устраивать семейные дела. Вернувшись, позвонил ему — телефон не работал.
Я не забыл о Буше. Я надеялся увидеть его в центре города. Так и случилось.
Буш стоял около витрины фотоателье, разглядывая каких-то улыбающихся монстров. В руке он держал половинку французской булки. Все говорило о его совершенной праздности.
Я предложил зайти в бар «Кунгла». Это было рядом. Буш сказал:
— Вот и хорошо, — говорю, — заодно рассчитаемся.
Мы разделись, поднялись на второй этаж, сели у окна.
Я хотел узнать, что произошло. Ради чего совершил Буш такой дикий поступок? Что это было — нервная вспышка? Помрачение рассудка?
Буш сам заговорил на эту тему:
— Пойми, старик! В редакции — одни шакалы…
Затем он поправился:
— Кроме тебя, Шаблинского и четырех несчастных старух… Короче, там преобладают свиньи. И происходит эта дурацкая вечеринка. И начинаются все эти похабные разговоры. А я сижу и жду, когда толстожопый редактор меня облагодетельствует. И возникает эта кривоногая Зойка с подносом.
И всем хочется только одного — лягнуть ногой этот блядский поднос. И тут я понял — наступила ответственная минута. Сейчас решится — кто я. Рыцарь, как считает Галка, или дерьмо, как утверждают все остальные? Тогда я встал и пошел…
Мы просидели в баре около часа. Мне нужно было идти в редакцию. Брать интервью у какого-то прогрессивного француза.
— Ничего, — сказал Буш, — перенесла операцию… У нее что-то женское…
Мы спустились в холл. Инвалид-гардеробщик за деревянным барьером пил чай из термоса. Буш протянул ему алюминиевый номерок.
Гардеробщик внезапно рассердился:
— Это типичное хамство — совать номерок цифрой вниз.
Буш выслушал его и сказал:
— У каждого свои проблемы…
После того дня мы виделись редко. Я был очень занят в редакции. Да еще готовил к печати сборник рассказов.
Как-то встретил Буша на ипподроме. У него был вид опустившегося человека. Пришлось одолжить ему немного денег. Буш поблагодарил и сразу же устремился за выпивкой. Я не стал ждать и ушел.
Потом мы раза два сталкивались на улице и в трамвае. Буш опустился до последней степени. Говорить нам было не о чем.
Летом меня послали на болгарский кинофестиваль. Это была моя первая заграничная командировка. То есть знак политического доверия ко мне и явное свидетельство моей лояльности.
Возвратившись, я услышал поразительную историю.
В Таллинне праздновали 7 Ноября. Колонны демонстрантов тянулись в центр города. Трибуны для правительства были воздвигнуты у здания Центрального Комитета. Звучала музыка. Над площадью летали воздушные шары.
Диктор выкрикивал бесчисленные здравицы и поздравления.
Люди несли транспаранты и портреты вождей. Милиционеры следили за порядком. Настроение у всех было приподнятое. Что ни говори, а все-таки праздник.
Среди демонстрантов находился Буш. Мало того, он нес кусок фанеры с деревянной ручкой. Это напоминало лопату для уборки снега. На фанере зеленой гуашью было размашисто выведено:
«Дадим суровый отпор врагам мирового империализма!»
С этим плакатом Буш шел от Кадриорга до фабрики роялей. И только тут, наконец, милиционеры спохватились. Кто это — «враги мирового империализма«? Кому это — «суровый отпор».
Буш не сопротивлялся. Его сунули в закрытую черную машину и доставили на улицу Пагари. Через три минуты Буша допрашивал сам генерал Порк.
Буш отвечал на вопросы спокойно и коротко. Вины своей категорически не признавал. Говорил, что все случившееся — недоразумение, ошибка, допущенная по рассеянности.
Генерал разговаривал с Бушем часа полтора. Временами был корректен, затем неожиданно повышал голос. То называл Буша Эрнстом Леопольдовичем, то кричал ему: «Расстреляю, собака!»
В конце концов Бушу надоело оправдываться. Он попросил карандаш и бумагу. Генерал, облегченно вздохнув, протянул ему авторучку:
— Чистосердечное признание может смягчить вашу участь…
Минуту Буш глядел в окно. Потом улыбнулся и красивым, стелющимся почерком вывел:
«1. Выражаю чувство глубокой озабоченности судьбами христиан-баптистов Прибалтики и Закавказья!
2. Призываю американскую интеллигенцию чутко реагировать на злоупотребления Кремля в области гражданских свобод!
3. Требую права беспрепятственной эмиграции на мою историческую родину — в федеративную Республику Германии!
Подпись — Эрнст Буш, узник совести».
Генерал прочитал заявление и опустил его в мусорную корзину. Он решил применить старый, испытанный метод. Просто взял и ушел без единого слова.
Эта мера, как правило, действовала безотказно. Оставшись в пустом кабинете, допрашиваемые страшно нервничали. Неизвестность пугала их больше, чем любые угрозы. Люди начинали анализировать свое поведение. Лихорадочно придумывать спасительные ходы. Путаться в нагромождении бессмысленных уловок. Мучительное ожидание превращало их в дрожащих тварей.
Этого-то генерал и добивался.
Он возвратился минут через сорок. То, что он увидел, поразило его. Буш мирно спал, уронив голову на кипу протоколов.
Впоследствии генерал рассказывал:
— Чего только не бывало в моем кабинете! Люди перерезали себе вены. Сжигали в пепельнице записные книжки. Пытались выброситься из окна. Но чтобы уснуть — это впервые.
Буша увезли в психиатрическую лечебницу. Происшедшее казалось генералу явным симптомом душевной болезни. Возможио, генерал был недалек от истины.
Выпустили Буша только через полгода. К этому времени и у меня случились перемены.
Трудно припомнить, с чего это началось. Раза два я сказал что-то лишнее. Поссорился с Гасплем, человеком из органов. Однажды явился пьяный в ЦК. На конференции эстонских писателей возражал самому товарищу Липпо…
Чтобы сделать газетную карьеру, необходимы постоянные возрастающие усилия. Остановиться — значит капитулировать. Видимо, я не рожден был для этого. Затормозил, буксуя, на каком-то уровне, и все…
Вспомнили, что я работаю без таллиннской прописки. Дознались о моем частично еврейском происхождении. Да и контакты с Бушем не укрепляли мою репутацию.
А тут еще начались в Эстонии политические беспорядки. Группа диссидентов обратилась с петицией к Вальдхайму. Потребовали демократизации и самоопределения. Через три дня их меморандум передавало западное радио. Еще через неделю из Москвы последовала директива — усилить воспитательную работу. Это означало — кого-то разжаловать, выгнать, понизить.
Все это, разумеется, помимо следствия над авторами меморандума.
Завхоз Мелешко говорил в редакции:
— Могли обратиться к собственному начальству! Выдумали еще какого-то Хайма…
Я был подходящим человеком для репрессий. И меня уволили. Одновременно в типографии был уничтожен почти готовый сборник моих рассказов. И все это для того, чтобы рапортовать кремлевским боссам — меры приняты!
Конечно, я был не единственной жертвой. В эти же дни закрыли ипподром — рассадник буржуазных настроений. В буфете Союза журналистов прекратили торговлю спиртными напитками. Пропала ветчина из магазинов. Хотя это уже другая тема…
В общем, с эстонским либерализмом было покончено. Лучшая часть народа — двое молодых ученых — скрылись в подполье…
Меня лишили штатной должности. Рекомендовали уйти «по собственному желанию». Опять советовали превратиться в рабкора. Я отказался.
Пора мне было ехать в Ленинград. Тем более, что семейная жизнь могла наладиться. На расстоянии люди становятся благоразумнее.
Я собирал вещи на улице Томпа. Вдруг зазвонил телефон. Я узнал голос Буша:
— Старик, дождись меня! Я еду! Вернее — иду пешком. Денег — ни копейки. Зато везу тебе ценный подарок…
Я спустился за вином. Минут через сорок появился Буш. Выглядел он лучше, чем полгода назад. Я спросил:
Буш рассказал мне, что его держат на учете в психиатрической лечебнице. Да еще регулярно таскают в КГБ.
Затем Буш слегка оживился и понизил голос:
— Вот тебе сувенир на память.
Он расстегнул пиджак. Достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги. Протянул мне его с довольным видом.
— Что это? — спросил я.
— Местного отделения КГБ. Видишь название — «Щит и меч». Тут масса интересного. Какого-то старшину ругают за пьянку. Есть статья о фарцовщиках. А вот стихи про хулиганов:
Стиляга угодил бутылкой
Из седовласого затылка
Кровь хлещет, будто с родника…
— А что, — сказал Буш, — неплохо…
Потом начал рассказывать, как ему удалось завладеть стенгазетой:
— Вызывает меня этот чокнутый Сорокин. Затевает свои идиотские разговоры. Я опровергаю все его доводы цитатами из Маркса. Сорокин уходит. Оставляет меня в своем педерастическом кабинете. Я думаю — что бы такое захватить Сереге на память? Вижу — на шкафу стенгазета.
Схватил, засунул под рубаху. Дарю тебе в качестве сувенира…
— Давай, — говорю, — сожжем ее к черту! От греха подальше.
— Давай, — согласился Буш.
Мы разорвали стенгазету на клочки и подожгли ее в унитазе.
Я начинал опаздывать. Вызвал такси. Буш поехал со мной на вокзал.
На перроне он схватил меня за руку:
— Что я могу для тебя сделать? Чем я могу тебе помочь?
— Все нормально, — говорю.
Буш на секунду задумался, принимая какое-то мучительное решение.
— Хочешь, — сказал он, — женись на Галине? Уступаю как другу. Она может рисовать цветы на продажу. А через неделю родятся сиамские котята. Женись, не пожалеешь!
— Я, — говорю, — в общем-то, женат.
— Дело твое, — сказал Буш.
Я обнял его и сел в поезд.
Буш стоял на перроне один. Кажется, я не сказал, что он был маленького роста.
Я помахал ему рукой. В ответ Буш поднял кулак — «рот фронт!». Затем растопырил пальцы — «виктори!».
Шестой год я живу в Америке. Со мной жена и дочь Катя. Покупая очередные джинсы, Катя минут сорок топчет их ногами. Затем проделывает дырки на коленях…
Недавно в Бруклине меня окликнул человек. Я присмотрелся и узнал Гришаню. Того самого, который вез меня из Ленинграда.
Мы зашли в ближайший ресторан. Гришаня рассказал, что отсидел всего полгода. Затем удалось дать кому-то взятку, и его отпустили.
— Умел брать — сумей дать, — философски высказался Гришаня.
Я спросил его — как Буш? Он сказал:
— Понятия не имею. Шаблинского назначили ответственным секретарем…
Мы договорились, что созвонимся. Я так и не позвонил. Он тоже…
Месяц назад я прочитал в газетах о капитане Руди. Он пробыл четыре года в Мордовии. Потом за него вступились какие-то организации. Капитана освободили раньше срока. Сейчас он живет в Гамбурге.
О Буше я расспрашивал всех, кого только мог. По одним сведениям, Буш находится в тюрьме. По другим — женился на вдове министра рыбного хозяйства. Обе версии правдоподобны. И обе внушают мне горькое чувство.
Где он теперь, диссидент и красавец, шизофреник, поэт и герой, возмутитель спокойствия, — Эрнст Леопольдович Буш?!
Компромисс одиннадцатый
(«Советская Эстония». Август. 1976 г.)
«ТАЛЛИНН ПРОЩАЕТСЯ С ХУБЕРТОМ ИЛЬВЕСОМ. Вчера на кладбище Линнаметса был похоронен верный сын эстонского народа, бессменный директор телестудии, Герой Социалистического Труда, Хуберт Вольдемарович Ильвес.
Вся жизнь Хуберта Ильвеса была образцом беззаветного служения делу коммунизма.
Его отличали неизменное чувство ответственности, внимание к людям и удивительная личная скромность…
Под звуки траурного марша видные представители общественности несут украшенный многочисленными венками гроб с телом покойного.
Над свежей могилой звучат торжественные слова прощания…
В траурном митинге приняли участие видные партийные и советские работники, коллеги покойного, сотрудники радио, телевидения и крупнейших эстонских газет.
Память о Хуберте Ильвесе будет вечно жить в наших сердцах».
— Товарищ Довлатов, у вас имеется черный костюм?
Редактор недовольно хмурит брови. Ему неприятно задавать такой ущербный вопрос сотруднику республиканской партийной газеты. У редактора бежевое младенческое лицо, широкая поясница и детская фамилия — Туронок.
— Нет, — сказал я, — у меня джемпер.
— Не сию минуту, а дома.
— У меня вообще нет костюма, — говорю.
Я мог бы объяснить, что и дома-то нет, пристанища, жилья. Что я снимаю комнату бог знает где…
— Как же вы посещаете театр?
Я мог бы сказать, что не посещаю театра. Но в газете только что появилась моя рецензия на спектакль «Бесприданница». Я написал ее со слов Димы Шера. Рецензию хвалили за полемичность…
— Впрочем, давайте говорить по существу, — устал редактор, — скончался Ильвес.
В силу гнусной привычки ко лжи я изобразил уныние.
— Вы знали его? — спросил редактор.
— Ильвес был директором телестудии. Похороны его — серьезное мероприятие. Надеюсь, это ясно?
— Должен присутствовать человек от нашей редакции. Мы собирались послать Шаблинского.
— Правильно, — говорю, — Мишка у них без конца халтурит.
— Михаил Борисович занят. Едет в командировку на остров Сааремаа. Кленский отпадает. Тут нужен человек с представительной внешностью. У Буша запой и так далее. Остановились на вашей кандидатуре. Умоляю, не подведите.
Нужно будет произнести короткую теплую речь. Необходимо, чтобы… В общем, держитесь так, будто хорошо знали покойного…
— Разве у меня представительная внешность?
— Вы рослый, — снизошел Туронок, — мы посоветовались с Клюхиной. А, думаю, Галочка, впрочем, ладно…
— Генрих Францевич, — сказал я, — мне это не нравится. Отдает мистификацией. Ильвеса я не знал. Фальшиво скорбеть не желаю. Направьте Шаблинского.
А я, так и быть, поеду на Сааремаа.
— Это исключено. Вы не создаете проблемных материалов.
— Не поручают, я и не создаю.
— Вам поручили корреспонденцию о немцах, вы отказались.
— Я считаю, их нужно отпустить.
— Вы наивный человек. Мягко говоря.
— А что? В Союзе немцев больше, чем армян. Но они даже автономии лишены.
— Да какие они немцы?! Это третье поколение колонистов. Они давно в эстонцев превратились. Язык, культура, образ мыслей… Типичные эстонцы. Отцы и деды в Эстонии жили…
— Дед Бори Ройблата тоже жил в Эстонии. И отец жил в Эстонии. Но Боря так и остался евреем. И ходит без работы…
— Знаете, Довлатов, с вами невозможно разговаривать. Какие-то демагогические приемы. Мы дали вам работу, пошли навстречу. Думали, вы повзрослеете. Будете держаться немного солиднее…
— Я же работаю, пишу.
— И даже неплохо пишете. Сам Юрна недавно цитировал одну вашу фразу: «…Конструктивная идея затерялась в хаосе безответственного эксперимента…» Речь идет о другом. Ваша аполитичность, ваш инфантилизм… постоянно ждешь от вас какого-нибудь демарша. Вы зарабатываете двести пятьдесят рублей. К вам хорошо относятся, ценят ваш юмор, ваш стиль.
Где отдача, спрашивается? Почему я должен тратить время на эти бесплодные разговоры? Я настоятельно прошу вас заменить Шаблинского. Он временно даёт вам свой пиджак. Примерьте. Там, на вешалке…
— Ну и лацканы, — говорю, — сюда бы орден Красного Знамени…
— Все, — прервал меня редактор, — идите.
Я ненавижу кладбищенские церемонии. Не потому, что кто-то умер, ведь близких хоронить мне не доводилось. А к посторонним я равнодушен. И все-таки ненавижу похороны. На фоне чьей-то смерти любое движение кажется безнравственным. Я ненавижу похороны за ощущение красивой убедительной скорби. За слезы чужих, посторонних людей.
За подавляемое чувство радости: «Умер не ты, а другой». За тайное беспокойство относительно предстоящей выпивки. За неумеренные комплименты в адрес покойного. (Мне всегда хотелось крикнуть: «Ему наплевать. Будьте снисходительнее к живым. То есть ко мне, например».)
И вот я должен, заменив Шаблинского, участвовать в похоронных торжествах, скорбеть и лицемерить. Звоню на телестудию:
— Кто занимается похоронами?
Я чуть не упал со стула.
— Рандо Ильвес, сын покойного. И организационная комиссия.
— Как туда позвонить? Записываю… Спасибо.
Звоню. Отвечают с прибалтийским акцентом:
— Вы родственник покойного?
— Сотрудничаете на телевидении?
— Ваша фамилия — Шаблинский?
«Да», — чуть не сказал я.
— Шаблинский в командировке. Мне поручено его заменить.
— Ждем вас. Третий этаж, комната двенадцать.
В двенадцатой комнате толпились люди с повязками на рукавах. Знакомых я не встретил. Пиджак Шаблинского, хранивший его очертания, теснил и сковывал меня. Я чувствовал себя неловко, прямо дохлый кит в бассейне. Лошадь в собачьей конуре.
Я помедлил, записывая эти метафоры.
Женщина за столом окликнула меня:
— От «Советской Эстонии» должен быть Шаблинский.
— Он в командировке. Мне поручили его заменить.
— Ясно. Текст выступления готов?
— Текст? Я думал, это будет… взволнованная импровизация.
— Есть положение… Текст необходимо согласовать.
— Могу я представить его завтра?
— Не трудитесь. Вот текст, подготовленный Шаблинским.
— Чудно, — говорю, — спасибо.
Мне вручили два листка папиросной бумаги. Читаю:
«Товарищи! Как я завидую Ильвесу! Да, да, не удивляйтесь. Чувство белой зависти охватывает меня. Какая содержательная жизнь!
Какие внушительные итоги! Какая завидная слава мечтателя и борца. »
Дальше шло перечисление заслуг, и наконец — финал:
«…Спи, Хуберт Ильвес! Ты редко высыпался. Спи!»
О том, чтобы произнести все это, не могло быть и речи. На бумаге я пишу все, что угодно. Но вслух, перед людьми…
Обратился к женщине за столом:
— Мне бы хотелось внести что-то свое… Чуточку изменить… Я не столь эмоционален…
— Придется сохранить основу. Есть виза…
— Отсебятины быть не должно.
— Знаете, — говорю, — уж лучше отсебятина, чем отъеготина.
— Как? — спросила женщина.
— Ладно, — говорю, — все будет нормально.
Теперь несколько слов о Шаблинском. Его отец был репрессирован. Дядя, профессор, упоминается в знаменитых мемуарах. Чуть ли не единственный, о ком говорится с симпатией.
Миша рос в унылом лагерном поселке. Арифметику и русский ему преподавали корифеи советской науки… в бушлатах. Так складывались его жизненные представления. Он вырос прочным и толковым. Словам не верил, действовал решительно. Много читал.
В нем уживались интерес к поэзии и любовь к технике. Не имея диплома, он работал конструктором. Поступил в университет. Стал промышленным журналистом. Гибрид поэзии и техники — отныне его сфера.
Он был готов на все ради достижения цели. Пользовался любыми средствами. Цель представлялась все туманнее. Жизнь превратилась в достижение средств. Альтернатива добра и зла переродилась в альтернативу успеха и неудачи. Активная жизнедеятельность затормозила нравственный рост.
Когда нас познакомили, это был типичный журналист с его раздвоенностью и цинизмом. О журналистах замечательно высказался Форд: «Честный газетчик продается один раз». Тем не менее я считаю это высказывание идеалистическим. В журналистике есть скупочные пункты, комиссионные магазины и даже барахолка. То есть перепродажа идет вовсю.
Есть жизнь, прекрасная, мучительная, исполненная трагизма. И есть работа, которая хорошо оплачивается. Работа по созданию иной, более четкой, лишенной трагизма, гармонической жизни. На бумаге.
Сидит журналист и пишет: «Шел грозовой девятнадцатый…»
Оторвался на минуту и кричит своей постылой жене: «Гарик Лернер обещал мне сделать три банки растворимого кофе…»
Жена из кухни: «Как, Лернера еще не посадили?»
Но перо уже скользит дальше. Допустим: «…Еще одна тайна вырвана у природы…» Или там: «…В Нью-Йорке левкои не пахнут…»
В жизни газетчика есть все, чем прекрасна жизнь любого достойного мужчины.
Искренность? Газетчик искренне говорит не то, что думает.
Творчество? Газетчик без конца творит, выдавая желаемое за действительное.
Любовь? Газетчик нежно любит то, что не стоит любви.
Впрочем, мы отвлеклись.
С телевидения я поехал к Марине. Целый год между нами происходило что-то вроде интеллектуальной близости. С оттенком вражды и разврата.
Марина трудилась в секретариате нашей газеты. До и после работы ею владели скептицизм и грубоватая прямота тридцатилетней незамужней женщины.
Когда-то она была подругой Шаблинского. Как и все остальные сотрудницы нашей редакции. Все они без исключения рано или поздно уступали его домогательствам. Секрет такого успеха был мне долгое время неясен. Затем я понял, в чем дело.
Шаблинский убивал недвусмысленностью своих посягательств. Объявил, например, практикантке из Литвы, с которой был едва знаком:
Источник: megalektsii.ru